Смотри, я падаю

Она ложится рядом. Близко. Он теплый и крепкий, как спящий хищник, как те усыпленные тигры, которых им дали погладить в национальном парке города Чиангмай в Таиланде.

Она целует его в лоб, он моргает, как будто просыпаясь, она целует его еще и еще, на этот раз в губы. Иногда нужно будить того, кого любишь. Он отвечает на ее поцелуи. Она не знает, отвечает ли он ей здесь, в этой комнате, или во сне, но она чувствует, что он с ней. Она шепчет ему в ухо, Тим, я здесь, я с тобой. И это голос Ребекки, ее дыхание у меня на шее, он просыпается, она здесь, она приехала, чешется бок, что-то тянет и давит внутри. Я жив, и Ребекка здесь, и нет ничего слаще ее губ, мягкие, теплые, тяжелые губы, я чувствую их на своих губах, он пытается сесть, но она не дает.

Тихо, тихо, я здесь, ее руки на его груди, пальцы пробегают по его волосам, шее, рисуют кружочки вокруг его сосков, она целует его все ниже. Я голый. Он ощущает ее всю, смотрит в ее карие глаза, ты на самом деле здесь, Ребекка, ты здесь.

Ты всегда должна быть здесь.

Он поднимает руки.

Гладит ее спину, залезает под ее маечку, чувствует ее теплую влажную кожу, как будто это его собственная. А она жадно заглатывает его, как будто ей этого не хватало, и ему этого не хватало, он пытается увидеть ее, но его зрение ограничено полуметром. Она садится на него верхом, он расслабляется, опускает ладони на простыню, смотрит на Ребекку, на ее белый контур в тепле, на ее нагое тело в окне, где блестела вода, когда он ее разбудил. Они должны не шуметь, чтобы не разбудить Эмму, воздух вентилятора пружинит об их кожу, она двигается, охватывает его, медленно, тепло и осторожно, стенками, налитыми кровью, вверх, к началу ее сути, до самого конца, я сейчас умру, слишком опасно, но Ребекка лучше знает, она никогда бы не делала того, что опасно.

Она движется вперед, осторожно, как дышит, находит те точки, которые нужны, использует его, знает, как это делать, и говорит Тим, Тим, Тим. И он шепчет, ты здесь, ты здесь, ты здесь.

Над автодомом пролетает самолет, летит слишком низко и заглушает их мысли, их шепот. Она снова наклоняется назад, вздрагивает, движется, и он стал ею. В этот миг, длиной в секунды, они превращаются в одно целое. Больше ничего не нужно, они вместе, и все это любовь. Простое и чистое чувство любви и принадлежности друг другу, не надо быть людьми, можно на мгновение превратиться в одно животное, такое чудесное отрицание своей природы. Он пытается дышать, и она пытается дышать. Но они быстро сдаются, еще не пора наполнять легкие воздухом. Она настойчивее в том, чего она хочет, их влага общая, темнота тоже. И вдруг все становится белым, все создается, исчезает, она замирает, шепчет, «Мне так этого нехватало, Тим», и они засыпают. Без боли, но уставшие, будто из них выжали все соки, но живые.

Когда он снова просыпается, ее уже нет.

Май Вай стоит в кухне автодома. Помешивает в металлическом казане, который криво стоит на газовой конфорке.

– Madame had to leave[158].

Она достает несколько коробочек из пакета на полу. Бросает их к нему на кровать.

– Madam told you take this. Read pack. I can do needle too[159].

Он упирается руками и садится. Хочет чего-нибудь от боли. От колющей, режущей боли. От агрессивной чесотки.

«Панодил». Что-нибудь с кодеином. Антибиотики. Еще пенициллин.

Май Ва бросает ему второй пакет.

– Money[160].

– I will pay you[161].

– No insult me, mr Tim. OK?[162]

– Gun?[163]

Май Ва показывает на один из кухонных ящиков.

Тим кивает.

– Thank you[164].

– No problem, mr Tim[165].

Ребекка была здесь.

Она уехала обратно, смотрит из окна вниз на Мальорку, на выжженные поля, каменные дома, растущие из земли, как цветы в пустыне, ее взгляд скользит по зеленым склонам и серым горам. Она ищет глазами розовую точку, окрашенную пылинку, дыхание, признак жизни.

Когда Ребекка вернулась домой, Андерса там не было.

Всех его вещей.

Одежды.

Половины всего того, что они покупали вместе.

Он убрал за собой. Холодильник отмыт мощным средством «Мистер Мускул», под туалетом ни малейшего пятнышка. Он подкрасил входную дверь, и на стене внизу, где ударяешь обувью или сумками. Никакой записки, никаких сообщений, никаких СМС, ничего в «Ватсапе».

Она ложится на кровать, смотрит в стену, на репродукцию Марка Ротко, которую она вообще не замечала три года. Как красное цветовое поле вибрирует по краям, переходит в желтый, а затем опускается в пропасть синего. Она помнит текст под репродукцией, отсюда он микроскопического размера. Слова художника, «Silence is so accurate[166].

Даже напечатанная на дешевой бумаге, эта картина как бы падает в нее, стекает по стене, перекатывается, как волны взад и вперед, и Ребекка начинает дышать, снова наполняет легкие, напрягает диафрагму и поднимает глаза к белому потолку.

Now what?[167]