Смотрящий по неволе

Дядька Макар, услышав в голосе Урзума зависть, тоже пропитался, будто ромовая баба ромом, уважением к новому знакомому, но вслух восторгом захлебываться не стал. Они свернули с лестницы и пошли по пепельно-красной и пепельно-пыльной ковровой дорожке коридора четвертого этажа: двери слева и справа, будто в гостинице.

– А еще я про тебя слыхал, – зато за двоих захлебывался Леха, – Что ты чуть ли не саму начальницу Пятого телеканала пытался на счетчик поставить!

Урзум свободным кувалдометром вытащил ключ с фишкой, будто в гостинице, и отпер дверь под номером сорок семь:

– Эта коза оказалась ушлая. Мы ее выпасли и, когда села в тачку, блокировали двумя «девятками». А она, не будь дурой, вышибла боковое стекло и давай шмалять в воздух из газового пустозвона, – нехотя признался шкаф, – Ну, менты и набежали. Пришлось наспех отваливать, – Урзум сам сгрузил и жестом подсказал помощникам, что цветы можно свалить просто на диван. Не протухнут.

Освободившийся от благоухающей обузы Леха наконец почесал и утер окрасившийся оранжевой пыльцой шнобель.

– Но про ваши подвиги тоже сказки ходят! – жал на самолюбие провожатый, – И зону, небось, больше моего нюхали? – кивнул Урзум на наколочку дядьки Макара.

– Биография: Вичура – Кинешма – Ярославль – Тамцы – Нижн. Вартовск – Тюмень – Сургут, – благодушно прогудел дядька Макар, оглядываясь, куда это они попали?

Одну из стен занимало бесконечное зеркало с придвинутыми тумбочками и стульями, будто в парикмахерской. И, как в парикмахерской, на тумбочках теснились шкалики с разноцветными жидкостями, плошки с разноцветными мазями, коробочки с разноцветными порошками. И вся эта фигня пахла сладко, и даже приторно. Пахла до бесчувствия. Пахла так, как не пахли даже сваленные на диван букеты.

А вдоль другой стены на горизонтальной железной палке на плечиках висели женские тряпки. Воздушные, в рюшечках и оборках, и плотно тяжелые расшитые бисером, с воротниками из драной кошки. Расшитые кружевами от горла до пупа и не расшитые ничем, будто жаба портниху задушила.

– А у Шрама кем числитесь?

– У Храма?

– Ну да, у Храма?

– Я – бригадир, – гордо сказал Леха, – А...

– А я всего потрошку, – поспешил опередить откровения Лехи осторожный дядька Макар.

– А я у своего папы уборщиком работаю. Вот этой метлой! – Урзум достал из-под свитера из-за пояса и предъявил девятимиллиметровую дуру, – Решаю проблему лишних людей, – сказав это, Урзум дуру не спрятал обратно.

И тогда неосторожный Леха все понял, и очень неуютно стало Лехе на свете белом. Дядька Макар же все понял тремя секундами раньше, но оставалось смириться. Не было ничего у дядьки Макара при себе внушительней расчески.

– Ну-ка, орелики, лапки за голову, мордами к стене и не перемигиваться! Кто первым подскажет, куда Шрам дел прицеп денег, на которые развел американских лохов, останется живой, – благостная улыбка сползла с рожи Урзума, будто ажурный чулок с женской ножки, и ее место занял пакостный оскал. Истинная харя Урзума.

И не то что мягкотелому Лехе, повидавшему многое и разное Макару стало студено на душе так, что корешки волос зашевелились, и под ногтями зачесалось.

– Храм? – переспросил Леха, и не приличное слово из глотки выдавилось, а жалобный писк. К такой-то матери облетел с Лехи, как цвет черемухи, благополучный лоск.

– Ну да, Храм, – свободной лапищей Урзум вытащил мобильник и отвлек генерального папу от важного дела, потому что не был уверен, что папа их заметил, когда они проходили мимо буфета.

Генеральный папа, Толстый Толян и Сергей Шрамов занимались важным делом: сидели над децилами кофе во внутреннем (том, что за сценой и только для артистов) буфете и пялились в подвешенный над стойкой для удобства клиентов телевизор. Цвета на развертке не совпадали, и на экране пытались оттеснить друг дружку три одинаковых дикторши – зеленая, синяя и красная. Но это было пофиг.

– Теперь о ситуации на Виршевском нефтеперерабатывающем комбинате. Как удалось узнать нашему корреспонденту, городское правительство после ряда консультаций избрало позицию на стороне рядовых работников комбината. В результате чего акт уступки части акций частному лицу российского гражданства Смольный признал. Однако мы не можем назвать нового владельца комбината, поскольку он сохраняет анонимность, – три полупересекающиеся дикторши кокетливо улыбнулись в камеру, – Потенциальные американские инвесторы покидают Петербург ни с чем. Бывший директор завода Эдуард Александрович Гусев заявил, что будет жаловаться в Совет Федераций. Но по мнению наших экспертов его шансы близки к нулю. Подробнее о завершении конфликта вокруг Виршевского комбината рассказывает наш корреспондент Александр Быстрых... – далее Михаил Хазаров, Толян и Сергей уже перестали обращать внимание на телек.