Смотритель

«Когда величайшая скрупулёзность делопроизводства могла бы помочь лежащим при последнем издыхании, когда курьерские ящики с патентованными замками Чабба и бархатной обивкой приносили бы хоть какое-нибудь облегчение несчастным, я, вместе со всеми, пересохшими губами взывал бы к лорду Джону Расселу, или, мой брат, к лорду Абердину по твоему совету, или, мой добрый родич, к лорду Дерби, на коего ты указываешь; ибо мне, иссушенному жаждой, они все на одно лицо. О Дерби! О Гладстон! О Пальмерстон! О лорд Джон! Каждый прибегает с безмятежным лицом и курьерским ящиком в руках. Врачи бесполезные! число их несметно, однако курьерские ящики бессильны облегчить недуг! Что? есть новые эскулапы, не обременившую душу бюрократической волокитой? Воззовём же снова! О Дизраэли, великий оппозиционер, чьё чело сурово нахмурено! или: О Молесворт [47] реформатор, обещавший утопию! Они приходят, каждый с безмятежным лицом и — увы мне! увы мой стране! — с курьерским ящиком!

О безмятежность Даунинг-стрит!

Братья мои, когда на поле брани умирала последняя надежда и не оставалось и малейшего шанса на победу, древний римлянин закрывал лицо тогой и умирал с честью. Можем ли вы и я поступить так сейчас? Если да, то это лучший для нас исход, о братья, а иначе мы умрём с позором, ибо я не вижу для нас надежды на жизнь и победу в подлунном мире. Я, по крайней мере, не могу возлагать упования на безмятежное лицо и курьерский ящик!»

В этом, возможно, была своя правда и глубина рассуждений, однако доводы не убедили англичан отказать в доверии нынешнему устройству правительства, так что ежемесячные памфлеты доктора Антилицемера об упадке мира уже не привлекали такого внимания, как его ранние труды. Он, впрочем, не ограничился политикой, но разобрал большое число общественных установлений и все их нашёл дурными. Доктор не обнаружил искренности ни в ком, хуже того, ни в чём. Мужчина, снимая шляпу перед дамой, лукавит, дама обманывает его, улыбаясь в ответ. Манжеты джентльмена лгут, дамские оборки преисполнены неправды. Знала ли история что-нибудь суровее его нападок на соломенные шляпки или проклятий, которым он пытался стряхнуть пудру с епископских париков?

Памфлет, который Том Тауэрс придвинул через стол Болду, назывался «Современная благотворительность» и показывал, как милостивы к бедным были наши предки и как черствы мы. Заканчивался он сравнением, в котором современность по всем статьям проигрывала древности.

— Читайте здесь, — сказал Тауэрс, вставая и переворачивая страницы памфлета. — Сомневаюсь, что вашему бескорыстному другу-смотрителю это понравится.

И Болд прочёл:

«Небеса, что за зрелище! Раскроем глаза пошире и рассмотрим благочестивого, жившего четыре столетия назад, в тёмные века: узнаем, как он творил добрые дела и как творит их праведник нашего времени.