Смотрю на тебя

— Вон! — Я показала пальцем вперёд и вправо.

Там было яркое пятно. То есть, возможно, что оно было яркое. Но я видела его словно сквозь тридцать три защитных маски сварщика. Оно приблизилось и превратилось в овальное — мне показалось, что я почти различала два отдельных пятна, — а потом мы их минули, и они остались справа за моим плечом.

— Да, — сказал он, — это были Жигули на просёлочной дороге. — Он сжал мою руку. — У тебя это с самого начала?

— Нет. Я только сейчас, только с тобой заметила.

Он молчал, но я знала, что он готовится сказать что-то — оказывается, я так хорошо помню эту его манеру. Я знала, что не нужно его торопить, подгонять вопросами.

— Что сказали врачи… тогда?…

— Сказали: учите шрифт Брайля. — Да, так они и сказали тогда. — Но главное, что сказала я. А я сказала: я буду видеть!

* * *

«Воображение — величайшая сила… Вы есть то, чем вы себя воображаете… Каждая мечта дается тебе вместе с силами, необходимыми для ее осуществления»… — я повторяла, лёжа на больничной койке, всё, что читала у мудрых в последнее время.

А именно за год-полтора до случившегося ко мне в руки косяком пошли книги, в которых я с ликованием, доходящим до слёз, узнавала собственные мысли и догадки. Не стесняясь этих слёз, я зачитывала Антону отмеченные фразы, а то и целые страницы. Он принимал всё так же, как и я. То были облечённые в слова манифесты наших душ.

Устремив в потолок невидящие глаза, покрытые ещё и повязкой — словно для того, чтобы усилить моё внутреннее зрение — в свободном полёте я обозревала универсум. Иногда можно было подумать, что я схожу с ума. Но оказывалось, что меня просто настигало то самое состояние, о котором говорят просветлённые: я освобождалась от власти разума, переставала быть его рабой. Очень скоро оно перестало меня пугать, и свободное единение с Сущим питало мой дух и верой, и силой.

Все те пронзительные истины, которые я, почти не пережёвывая, заглатывала с жадностью на протяжении последнего времени, откладывая всякий раз на потом разбор и усваивание этих истин, поглощая страницу за страницей, книгу за книгой, все те истины словно вернулись ко мне — но уже не в виде написанных на бумаге слов, а в виде растворённого в моём существе знания.

«Достичь вершин своих возможностей человеку мешает вовсе не глупость, а напротив — здравомыслие» — вспоминала-узнавала я.

Здравомыслящие умницы-доктора говорили мне:

— Вы сильная женщина, Вы сможете жить с этим. Вы умная женщина, — говорили они, — Вы должны понимать, что чудес не бывает.

— А разве не чудо, что я вообще осталась жива? — Спрашивала я.

— Да, конечно, это чудо, — чуть смешавшись, говорили те, кто оперировал меня на протяжении шести с половиной часов, и скромно отсылали меня в верховные инстанции: — благодарите Бога.

— Но вы и были богами, совершившими это чудо, разве не так?

— Не преувеличивайте, — говорили они, старательно прикрывая деликатностью вполне обоснованную гордость за свой профессионализм.

— Значит, каждый человек способен быть им! — И добавляла: — если этим человеком движет сострадание… то есть, любовь.

«Я знаю: вера моя исцелит меня»«- твердила я моему Другу, Сущему На Небесах, его же слова.

«Никто не страдает и никто не умирает, не дав на это своего согласия!» — напоминала я себе. И если к произошедшему со мной несчастью причастна была лишь я сама, то соглашаться с пожизненной слепотой я не собиралась.

«Утверждая, что ты чего-то не можешь, ты лишаешь себя всемогущества». Нет, я никому — и самой себе в том числе! — не позволю лишить меня всемогущества, дарованного каждому из нас нашим Создателем.

«Разбей цепи, сковывающие твою мысль, и ты разобьёшь цепи, сковывающие твоё тело» — этим я и занималась…

Не всё было так гладко, как может показаться — даже мне самой, сейчас, после пяти лет глухой тьмы и почти года откатов, падений в ещё более страшную, чем полная тьма, бездну отчаяния, неверия, усталости и апатии.

Да, первый год был самым тяжким. Я была изнурена безнадёжностью сизифовых усилий и всерьёз подумывала о том, чтобы прекратить всё — и борьбу, и само существование, такое никчёмное на фоне прожитых мною сорока ярких лет.

Но… «Нет ничего случайного, что не несло бы нам определённую весть»…

Как-то я гуляла по коридору реабилитационной клиники с тростью, учась обходиться без поводыря. Полчаса назад я рассталась с Антоном и Дорой, они принесли еды и одежду для предстоящей моей выписки. Бедные мои любимый и подруга — они ещё не знали о том, что скоро меня не станет… Как я с этим справлюсь, я пока только размышляла и прикидывала, но желание уйти в мир иной уже оформилось окончательно. И это даже успокоило — я предвкушала отдохновение от борьбы и разочарований в себе самой. Я собиралась покончить с обречённостью на жизнь по ту сторону света.