Смотрю на тебя

Шея. Из-под ворота джемпера, под подбородком выбивается густая шерсть. Щёки в жёсткой щетине. Высокий чистый лоб, пересечённый наискосок набухшей веной, словно шрамом. Надо лбом гладкие волосы, зачёсанные высоко… на макушку… за макушку… на затылке они перехвачены резинкой… длинный, до лопаток хвост.

Викинг… Воин… Рыцарь. Как же верен он себе!

Проведя руками по плечам, по груди, я нащупала его ладонь, положила на неё свою.

Я вдруг почувствовала слабость. Словно последняя минута потребовала от меня всех моих жизненных сил.

Он обнял меня, и я повисла в его объятиях.

Шестнадцать лет тому назад

Вадим обнял меня, и я повисла в его объятиях.

Мы провожали его втроём: я, Антон и Жанна.

Ему не дали начать учёбу во ВГИКе, сказали: после армии. Даже инициированное Антоном ходатайство от декана сценарного факультета, на который Вадим был зачислен без экзаменов, не приняли во внимание.

Впрочем, Вадим и не пытался отлынивать. Он сказал:

— Так должно быть, пусть так и будет.

Единственное, от чего он не отказался, так это от возможности служить в родном Архангельске, в части, где служил отец. Это была идея Олега Игоревича, он же и сделал всё необходимое.

Поезд тронулся, а Вадим всё держал меня. Потом, наконец, отпустил, запрыгнул на подножку и сказал:

— Ты не дождёшься меня.

— Что ты говоришь!? — кричала я вслед уходящему поезду, и слёзы лились ручьями из моих глаз.

* * *

Вадим приехал в Москву через год — в отпуск.

Мы с Антоном уже несколько месяцев жили нашей прежней жизнью и решили ничего не говорить Вадиму, пока он не отслужит и не вернётся навсегда.

Антон съехал на несколько дней в свою квартиру, а я свою постаралась лишить следов его пребывания.

Но Вадим был не из тех, кого можно провести. Конечно, он почуял: я не та, что прежде. Я извивалась и врала, но сказать правду не решилась. По крайней мере, правду о нас с Антоном.

Зато я рассказала ему другую правду. О том, как я от одиночества и скуки соблазнила студента.

— Это была голая физиология, никакой любви! — уверяла я.

Впрочем, так оно и было.

* * *

Студент был тоже первокурсником. В отличие от Вадима, он поступил в университет после армии и двух лет работы в газете. Ему было двадцать три — на год больше, чем теперь Вадиму.

Он чем-то напомнил мне Вадима: и внешностью и характером — та же фигура и та же… нет, не та же: его мятежность граничила с высокомерием. А его одержимость учёбой имела иной, чем у Вадима корень — амбициозность. Но он тоже начал научную работу с первого курса.

Меня разобрало любопытство: смогу я его приструнить или нет? В конце концов, я писатель, и собственный жизненный опыт это мой основной материал…

Как-то, сославшись на нездоровье, я пригласила студента к себе.

Мы сидели в гостиной за журнальным столиком друг против друга и решали какую-то сложную синтаксическую задачку.

Выбрав момент, когда он был всецело поглощён работой, я ни с того, ни с сего, вдруг выпрямилась, расстегнула блузку, обнажив грудь, и сказала: раздевайся, перерыв.

Ради выражения на его лице стоило сделать то, что я сделала…

Но это было не всё — его физиономия только поначалу отразила растерянность и удивление, а потом на ней нарисовалось нечто вроде: «а вот шиш тебе!»

Это-то меня и завело.

— Ну? — я немного подождала и, не наблюдая перемен в настроении этого упрямца, сказала: — не хочешь, как хочешь, тогда я одна, а ты пока пройдись, разомнись.

Он откинулся на спинку кресла и продолжал делать хорошую мину при плохой игре — его возбуждение выдавали лихорадочно блестевшие глаза и впившиеся в подлокотники побелевшие пальцы. Потёртые джинсы медленно вздувались под пряжкой ремня.

Когда я, глядя прямо в его зрачки, уже подходила к кульминации, он, разумеется, не выдержал.

Его кресло отлетело назад, меня он выдернул из моего и повалил на ковёр.

Я недооценила студента. По-настоящему он утомился только через пару часов.

Он не был ни нежен, ни предупредителен, ни изобретателен. Это был самец, обуянный животным инстинктом. Сильный самец, у которого лишь одна задача: выплеснуть своё семя в подвернувшуюся самку, чтобы скинуть напряжение, и, подавив её волю, утвердиться господином, продолжателем рода, царём природы и невесть кем ещё.

Моя искусанная грудь и измятые бёдра и живот ещё долго болели.

Когда мы снова увиделись, я чувствовала себя кроликом под взглядом удава.

Ни слова не говоря, он запер дверь аудитории, в которой мы занимались, и стал медленно расстёгивать ремень. Теперь он смотрел мне в глаза, как накануне я ему.

Я старалась удержаться как можно дольше, точно так же прикидываясь равнодушной, как прежде он.

Он подошёл, руки в боки, в приспущенных джинсах, под которыми не было трусов, в полной уверенности, что я не устою перед этим мощным звериным зовом.

Я не устояла. Правда, выдержки моей всё же хватило на то, чтобы не упасть в обморок или не наброситься на него в порыве неудержимого желания.

В этот раз наше соитие напоминало битву — причём, не за собственное наслаждение, а за то, чтобы соперник был сражен оргазмом раньше тебя самого.