Смута

“И Рострига де Гришка молвил: “То де у меня умышлено тем обычаем: велел де яз вывести весь наряд за город, буто для потехи. И в сю де неделю, майя в 18 день, велю тут выехать за город, бутто для стрельбы смотреть воеводе и сыну его, старосте Саноцкому, и Тарлом, и всем Станицким, и рохмистру Домаратскому, и с ними всем поляком и литве в збруи во всей и со оружием. И как яз выеду на стрельбу, а за мною будут бояре все и дворяне. И как учнут стрелять из наряду, и в ту пору поляком всем ударити на бояр и на дворян и их побити. А тут де есмя указал же, кому на кого на бояр приехати и убити: князя Федора Ивановича Мстисловского убити Михаилу Ратомскому, а Шуйских – Тарлу да Станицким, а про иных бояр также приказано кому убити; а убити де велел есми бояр, которые здесь владеют, дватцати человек. И как де тех побью, во всем де будет моя воля… А совершив, тотъчас велю костелы римские ставити, а во церквах руских не велю пети, и то де все совершу, на чом де есми присягал папе и кардиналу… И оне, Бучинские, молвили: “Московское де государьство великое, станут де за бояр миром: поляков и литву самех побьют”. И Рострига де Гришка говорил: “Поляки де и литва выедут все вооружены. Да извычей де у меня тут уложен, что на потехи со мною часто выжжают роты вооружены урядясе, как на битву. Был де есми на Везоме, со мною де были рохмистр Домаратской и со всею ротою, во ратной збруе. Да и здесе ко мне часто приежживали, урядясе на битву. И той де им будет уже никому не прилично, что выедут нынеча со мною поляки и литва в збруе. А бояре и дворяне ездят за мною простым делом, и им де без ружья что учинить? А как де тех бояр побью, и достальные все устрашатся, и еще де иные на них же придут”. И оне, Бучинские, молвили: “Великое де то дело надобет начать да и совершить, а толко не совершится, ино и самем нам будет худо”. И Рострига де Гришка говорил: “Верьте де мне, что то дело однолично совершитца. Я де уж такие статьи видал. Сего ж году в великий пост поговорили про меня немногие стрельцы, что я веру их разоряю. И мне де тотчас сказали. И яз де велел тех стрельцов сыскати и приказал быти на дворец всех приказов стрельцов да и тех, которые говорили, тут же велел привести. И учал де есми вину их и измену всем стрельцом сказывати. А у меня уже говорено з Григорьем с Микулиным, как ему ту говорити и что над теми стрельцами учинити… И оне, Бучинские, молвили: “Тех де ты бояр хошь побити! Да кому у тобя в государьстве уряжати и кому в приказех быти?” И Гришка Рострига говорил: “То де уже умышлено. Нынеча де у меня здесь готовы воевода сердомирский да староста Саноцкой, да ты, Вишневецкой, да Тарли, да Станицкие, да вы, Бучинские, и иные ваши приятели. А по иных де поляков и по литву пошлю. И мне де уже будет без опасения, и в римскую де веру вскоре всех приведу. А то яз видел здесь: хоти кого бизвинно велю убити, а нихто ни за кого ни слова не молвит”. И оне, Бучинские, молвили: “Слышали де есмя здесь, что за веру здесь и так нас не любят, а только стать неволею приводить, и за то станут всем народом”. И Рострига де Гришка гов[ор]ил: “Видели де естя и сами, что здесь делается: нароком де есми приказал поляком, и литве, и всяких розных вер людям ходити здесь в большую их церковь соборную и по всем церквам, и в саблях и как хто ходит. И оне де как бы сперва поговаривали меж собя тайно, а ныне де то ни за что. И яз повелел поляком носити кресты у поясов, и ниже гораздо пояса, и назади, а оне де тому кланаются, и в церковь де так ходили, и за то де их нихто, никакое человек, никакова слова не молвил. А как яз венчался, и у меня де в ту пору было большое опасение, потому что по их крестьянскому закону: первое крестив, да то же ввести во церковь, а не крестив, никому не итти во церковь входити. И яз де нарочно велел быти в ту пору во церкви люторем и кольвинцом, и евангиликом, и иных всяких вер людем. И оне де во церкви были и слышали де есмя, что образом их ругалися и смеялись, и во церкви иные седели в обедню, а иные спали, к образом приклонясь. И за то де у них никаков человек не смел никакова слова молвить. А болши де есми боялся всего, что цысарева моя римские веры нечто митрополиты и архиепископы, и епископы упрямятся – не благословлят, и миром не помажют, и во многолетье не станут поминать. И как де есми вшел венчатися во церковь, и яз де что хотел, то делал, все де делалось по моему хотению и воле. А которые де митрополиты и архиепископы, и епископы, и протопопы учали было поговаривать преж сего, и яз де их порозослал, [и] иные никаков человек не смел слова молвить, и во всем волю творят… а убили ево перед троицыным днем. А убил ево бог неведимою силою: всею землею на нево востали. И у бояр дума на нево, да немногая, тако не от тово ему сталося. Да с ним же убили Петра Басманова и выволок[ли] их из города обеих нагих, и лежали у Фроловсково мосту 3 дни. И Розстригу велели похоронить на Кулишках, и в серца ему велели вбить кол. И оттоль выняли его, и отвезли на Котел, и сожгли в аду, которой ад он зделал себе на потеху. А которых жаловал боярством и окольничеством, и вотчинами и поместьи, и те и после ево были в боярех и в окольничих, и вотчины и поместья кому даны, за ними”. [16]