Смута Новейшего Времени или Удивительные похождения Ивана Чмотанова

Чмотанова проняло это непосредственное проявление чувства. Он понял, что должен сейчас, сию минуту сделать что-то для этой жен­щины, осчастливить на всю жизнь... Резкий ветер бил Чмотанову в лицо, выжимая слезу. Он нащупал за пазухой тяжелый пакет с деньгами голоколамской сберкассы, но тут же ощутил в глубине сердца укол: «Не то…» Он высунулся по пояс в окно и, глядя в глаза задыхающейся, отстающей учительницы, крикнул:

— Держи-и! — И швырнул в протянутые руки свою историческую кепку.

Паровоз прогрохотал по выходной стрелке, окутался паром, - и все скрылось.

            *  *  *

— Не так, паря, лопату держишь... — начал было машинист Стакашкин, но осекся. — Простите, Владимир Ильич...

— Николай Иванович, — мягко поправил Чмотанов. — Теперь меня зовут Николаем Ивановичем. Так надо. — Пояснил он, заметив, что Стакашкин чешет в затылке.

— Надо, так надо, — добродушно согласился машинист. — Я одно в толк не возьму, как это мы до Разлива доедем? Я по карте смотрел – не нашел...

— Добегемся, догогой товагищ, непгеменно добегемся, — вспомнив что надо картавить, успокоил его Чмотанов.

— А что вы там будете делать, товарищ Ленин, опять книгу писать? — блестя белками глаз, возбужденно спросил молодой помощник маши­ниста.

— Вот чегт, бгигада попалась инфогмигованная! Видать, ни одного политзанятия не пгопустили, —  вживаясь в образ, подумал Чмотанов.

— А ты, Гарька, не в свое дело не суйся, — оборвал Стакашкин. — Смотри вперед да помалкивай.

— Я что, мое дело маленькое, — забормотал сконфуженный Гарька. — Смотри – не смотри, все равно никого нет, поезда неделю не ходят.

Дрожащий луч паровозного фонаря выхватывал из тьмы серебря­ные полоски рельсов, уходящих в белую мглу.

На сто первом километре Стакашкин остановил паровоз.

— А? Что? Где мы?... — озирался спросонок  Чмотанов, прикорнув­ший на разножке. Снег валил все гуще. Стакашкин взял лом и ушел в темноту.

Ярко пылал уголь в открытой топке.

— Кум тут у старика, обходником, — пояснял Гарька, заметив   беспо­койство пассажира. – Мы у него завсегда чай пьем, а то и обедаем. Удобно, здесь запасной путь есть. Вот, говорят, нас на электровоз скоро переведут, не знаю тогда, что и делать... Придется самим над запаской провода натягивать, иначе с главной линии не свернешь и не жрамши останешься.

— А лом зачем? — подозрительно спросил Чмотанов.

— Так стрелку переводить, — сказал Гарька, прикуривая от уголька. — Тут раньше рычаг был, как положено, да наехали инспектора и от­винтили, чтоб мы не баловали. Переночуем и дальше подадимся. Распи­сания нет, светофоры не работают, неровен час, на повороте врежемся в кого-нибудь.

«Бестолковщина и газвгащенность и ни на г'ош тгудового энтузиаз­ма», –возмутился Ваня, но промолчал.

            *  *  *

В домике обходчика было тихо и тепло. Уютно стучали ходики. За окном мягко, хлопьями валил снег.

Чмотанова поместили на сухой и горячей лежанке. Ему не спалось.

«Нет, мне с этими паровозниками не по пути. Как пить дать, сами засыплются, и меня засыпят. Ну и кадры у Аркадия. Поселились на же­лезной дороге – и живут, не думая, что по ней летит локомотив истории. Ладно, черт с ней, с историей, надо уносить ноги... и деньги. Тьфу, чуть было не кинул их той дурехе. Вот ей ничего теперь не надо, полное удовлетворение получила. А я еще нет. Будем действовать».

— Доброе утро, ребята! — радостно закричало радио. — Пи-а-нерская зорька!

Запели фанфары.

Проснувшись, Ваня глядел в потолок и вспоминал. Голоколамск, стихия народных масс, кладбище, рейд на паровозе... э, а деньги-то!

Пакет был на месте, под подушкой.

Радио жило своей жизнью.

В комнате хозяев шумел самовар.

Ваня оделся и, открыв дверь, замер.

За столом сидел пожилой милиционер с погонами младшего лейте­нанта. Оттопырив губы, он дул на блюдечко с чаем. На столе лежала ветхая черная кобура.

С невозмутимым видом сидели присутствующие. Машинист уткнулся в чашку. Гарька и хозяин дома в ситцевой рубашке внимательно слу­шали милиционера.

— Всю ночь, почитай, шел. Участок большой, а лысых и скуластых у нас вон сколько. Я вам розыскной лист сейчас покажу.

Милиционер расстегнул кобуру. Из нее выкатилась катушка с нит­ками, попадали на пол пуговицы («Женские -то зачем», – не к месту удивился Ваня), баночка с асидолом и граммов сто пятьдесят дешевых бледнозеленых карамелек. При виде конфет участковый заметно сму­тился:

— Забыл совсем... Берите, ребята...

Смущенно он оглянулся. В дверях стоял Ваня Чмотанов. Наметан­ный глаз не отрывался от заспанного лица незнакомца, медленно нали­ваясь кровью.

— Гражданин! — позвал участковый служебным голосом. — Подойдите сюда.

— Это Николай Иванович, гость наш, — засуетился хозяин. — Зна­комься, Ерофей Кузмич!

— Я не Ерофей Кузмич, — отрезал милиционер. — Я теперь участ­ковый Усякин!

— Следуйте за мной, гражданин! – кивнул он Чмотанову, подвешивая к поясу кобуру.

            *  *  *