Смута Новейшего Времени или Удивительные похождения Ивана Чмотанова

            — Что-то ты поехал. Григорий Борисыч, — медовым голосом спросил он.

            — Генсек приказал, — уклончиво ответил Слепцов.

            — А мне вот почему-то не приказал! — радостно засмеялся Глухих.

            — Значит, не та фигура...

            — Да? Ну, будь здоров, Григорий Борисыч.

            Глухих выдвинул фланги и ударил на дивизию Слепцова, охватывая её с северо-востока и юга-запада. Завязался тяжёлый, изматывающий бой.

                                   *  *  *

            — Пекин дайте! Пекин! — кричал Генеральный секретарь в белый правительственный телефон.

            — Соединяю, — безучастно отозвалась телефонистка.

            — Аллё! Это кто?

            — Сяо-сяо? Фай дунь фо?

            — Это я, Москва! Фео жень чин чи!

            — Кто говолит?

            — Москва, Генеральный секретарь! Дайте председателя Мао!

            — Пледседатель занят. Звоните на длугой неделе.

            — Нельзя! У меня тут государственный переворот!

            В трубке затихли. Слышны были посторонние разговоры и споры по-китайски.

            — У вас пелеволот? — отозвались из Пекина.

            — Да!

            — Плосили пеледать: так вам и надо. — И в трубке щёлкнуло.

            — Предатели! — взвился Генеральный секретарь. — Все предали! Всё пропало!

            Он оторвал трубку и топтал телефонный аппарат.

            Бросился вон.

            «К Ульбрихту!» — стучало в висках.

                                   *  *  *

            Ваня Чмотанов, кряхтя и зевая, просыпался рядом с Маней на жаркой перине. Натоплено было ужасно, во рту еле шевелился язык, высушенный самогоном. Он слез с кровати и босой вышел в сени. На лавке стоял заботливо приготовленный ковш с ледяным огуречным рассолом.

            — Хорошо! — ухнул Ваня, выпил - и схватился за щёку. Чудовищно заныл зуб.

            Встала подруга и готовила самоварчик.

            — Мань, — оглядывался Ваня, — а чемоданчик где мой?

            — Чемоданьчик-то? Помню, помню, спрятала... вон на печке-то, под валенками пошарь.

            — Забыл сказать, Мань, чтоб наоборот на холод вынесла. Как бы не запахло...

            — А что в нём-то?

            — Сувенир, Маняша, стомиллиардный.

            Ваня залез на печку, разгрёб кучу подшитых валенок и луковой шелухи. И спрыгнул с чемоданчиком.

            — Гляди, Маняш.

            Молния заела. Ваня долго дёргал. Маня смотрела выжидающе. Наконец, она заглянула. И обомлела. В чемодане на вате лежал череп. Ваня смотрел тупо. Маня перекрестилась.

            — Так, как... — прохрипел Чмотанов. — Вот, значит, какой прах бывает...

            В желтоватую корку, окружавшую череп, встыли щетинки. В глазнице лежал некрашенный деревянный глаз. Тоскливо торчал фаянсовый носик от чайника. Ваня вытащил гофрированное картонное ухо.

            — Мощи, значит... Вот те и миллиарды, Манюшка...

            — Вань! — тревожилась подруга — Или по кладбищам шаришь?

            — Да-а, святыня. — Он вынул череп и бессмысленно вертел в руках. И в затылке увидел аккуратную дырочку.

            — Это как же?.. То есть, конечно, стреляли... Только вроде бы не сюда...

            Ваня расстроился. Зуб разболелся сильнее.

            — Налей, Манюш, стопку. Что же это.

            Чмотанов выпил и сидел долго, задумчиво хлопая челестью черепа на пружинках.

            — Тёмное дело, история, Маня. Что там, зачем - не понятно нам.

            В дверь постучали. Ваня скрыл череп одеялом, глянул в окно. У крыльца топтался Аркаша, дружок верный.

            — Открой, Мань.

            Друзья обнялись и выпили. Горчило во рту, не столько во рту - на сердце.

            «Опять по карманам», — с досадой думал Ваня. Но прислушался к рассказу Аркаши.

            Да мы, Вань, через чердак пойдём. Я смотрел, доска одна ходит, вынуть и вниз. Ты не думай, дело верное. И на Кавказ. А попозже Маньку выпишем.

            — Это мы обдумаем, Аркаша. Налей-ка, Мань. — И крякнул. — Ох! Зуб дёрнуло!

            — Дай-ка платком перевяжу, — засуетилась Маня. — Спиртом пополощи, уймётся...

            Друзья пошли осматривать местностсь - работать или нет в сберкассе.

            — Ванюшка! — окликнула Маня вслед. — А ... с костью что делать-то?

            — А! — Махнул рукой Чмотанов. — На печку сунь.

                                   *  *  *

            Не смотря на будний день, улицы Голоколамска на глазах закипали возбуждённой толпой. Милиция жалась к отделению, неуверенно прикрикивая издали:

            — Шли б работать, чего языками трепать!

            — И тут встал он и говорит: хватит народ притеснять! Одних буржуев, говорит, скинули, теперь вы, говорит, на шею сели.

            — Точно, точно. Чтоб, говорит, всех министров к завтрему в слесаря отдать.

            — Так что ж, воскрес, значит. А в Бога то не верил!

            — Дурак! Он-то, афей, десяти праведников стоит! — сказал лучший плотник города.

            — Ну, Томка, а дальше что?

            — Ну, тут всё начальство и убежало. Главные, говорят, в Америку на танке уехали.

            — Через море-то? — скептически сказал лектор по распостранению знаний Босяков.

            — У них всё есть, не беспокойся. А потом говорит: всем по 200 рублей оклад, мануфактуры по десять метров, квартиры всем выправить. Чтоб, говорит, населению никакого гнёту. И пусть, говорит, неп будет полный.

            — А ещё проводник говорил, будто насчёт водки распорядился.

            — В первую очередь. Чтоб, говорит, снова старые деньги были и чтоб поллитровка пять рублей стоила. Полтинник на новые.

            — Чудесное дело!

            — А военные тут и задумали: танки на него выкатили. А он идёт и улыбается. Махнул рукой раз - половины танков и нету, махнул другой - глядь, а один генерал уже с другим бьётся. Во как!

            — А он?

            — Распорядился он и пошёл по Рассее смотреть, как народ живёт. В скором времени вернусь, говорит, вплотную делами займусь.