Смута новейшего времени, или Удивительные похождения Вани Чмотанова

Дозвонившись к генералу Слепцову, Леонид Кузьмич бежал по гулкому коридору, созывая товарищей по классовой борьбе. Споткнулся, упал на ковер и втянул голову в плечи, решив, что сзади на него бросился десант мятежников. Но в коридорах никого не было. Бросился по лестнице. Распахнул неприметную дверь кабинета для совещаний. Выпучивая глаза, застыл: на окнах, прицепив ремни к защелкам фрамуг, висели Начальники искусства и безопасности.

— Караул! Убивают! — закричал Генеральный секретарь, отступая задом и не отрывая глаз от конвульсивно дергавшихся ног многолетних соучастников.

* * *

— Скажи! Слово скажи! — выла толпа.

«Сказать, что случайно здесь — убьют!» — вспыхнуло в мозгу артиста.

Медленно, как во сне, поднял он правую руку и простер ее над толпой.

— Товарищи! — начал актер. — Да, я воскгес. Может быть, вгагам габочих и кгестьян это покажется вздогом, небылицей. Нет, воскгесение меня отнюдьне опговегает учения Магкса. На том свете я часто мучался тем, что многого недовегшил, не пгедусмотгел. Как вы знаете, электгон неисчерпаем. И атом тоже. Использовать все возможности, собгать все силы, — это задача, котогая по плечу только тому, кто готов отдать все силы пголетагиату. И вот я сгеди вас, догогие товагищи. Сообща мы одолеем все трудности, всех бюгокгатов!

Кривокорытов кончил, и в наступившей тишине отчетливо проступила пальба.

— Что это? — спросили в толпе.

— Кое-кому теперь не поздоровится! — раздался истерический крик. — Мы не дадим в обиду нашего Ильича!

– Впегед, товагищи! — обрадовано воскликнул Кривокорытов.

Толпа хлынула к выходам.

Актер, пятясь, приподнял крышку служебного входа. Торопливо шагнул — мимо ступеньки — и с грохотом провалился в подземелье. Тяжелая лепешка чугуна, захлопнувшись, долго гудела над лежащим в беспамятстве самозванцем.

* * *

Генерал Глухих сразу разгадал маневр генерала Слепцова, двинувшего танки в столицу. «Ага! Вот тебе и хунта! Врешь, не проедешь!» — подумал он, но позвонил на всякий случай Слепцову.

— Что-то ты поехал. Григорий Борисыч, — медовым голосом спросил он.

— Генсек лично приказал, — уклончиво ответил Слепцов.

— А мне вот почему-то не приказал! — радостно засмеялся Глухих.

— Значит, не та фигура…

— Да? Ну, будь здоров, Григорий Борисыч.

Глухих выдвинул фланги и ударил на дивизию Слепцова, охватывая ее с северо-востока и юго-запада. Завязался тяжелый, изматывающий бой.

— Пекин дайте! Пекин! — кричал Генеральный секретарь в белый правительственный телефон.

— Соединяю, — безучастно отозвалась телефонистка.

— Алле! Это кто?

— Сяо-сяо? Фай дунь фо?

— Это я, Москва! Фео жень чин чи!

— Кто говолит?

— Москва, Генеральный секретарь! Дайте председателя Мао[24]!

— Пледседатель занят. Звоните на длугой неделе.

— Нельзя! У меня тут государственный переворот!

В трубке затихли. Слышны были посторонние разговоры и споры по- китайски.

— У вас пелеволот? — отозвались из Пекина.

— Да!

— Плосили пеледать: так вам и надо. — И в трубке щелкнуло.

— Предатели! — взвился Генеральный секретарь. — Все предали! Все пропало!

Он оторвал трубку и топтал ни в чем не повинный телефонный аппарат.

Бросился вон.

«К Ульбрихту[25]!» — стучало в висках.

* * *

Ваня Чмотанов, кряхтя и зевая, почесывая богатырскую волосатую грудь, просыпался рядом с Маней на жаркой перине. Натоплено было ужасно, во рту еле шевелился язык, высушенный самогоном. Он слез с кровати и босой вышел в сени. На лавке стоял заботливо приготовленный ковш с ледяным огуречным рассолом.

— Хорошо! — ухнул Ваня, выпил — и схватился за щеку. Чудовищно заныл зуб.

Встала подруга и готовила самоварчик.

— Мань, — оглядывался Ваня, — а чемоданчик где мой?

— Чемоданчик-то? Помню, помню, спрятала… вон на печке-то, под валенками пошарь.

— Забыл сказать, Мань, чтоб, наоборот, на холод вынесла. Как бы не запахло…

— А что в нем-то?

— Сувенир, Маняша, стомиллиардный.

Ваня залез на печку, разгреб кучу подшитых валенок и луковой шелухи. И спрыгнул с чемоданчиком.

— Гляди, Маняш.

Молния заедала, Ваня долго дергал металлический хвостик. Маня смотрела выжидающе. Наконец, крышка освободилась, и женщина заглянула. И обомлела. В чемодане на вате лежал обыкновенный череп. Ваня смотрел тупо.

Маня перекрестилась.

— Так, так… — прохрипел Чмотанов. — Вот, значит, какой прах бывает…

В желтоватую корку воска, окружившую череп, встыли щетинки. В глазнице лежал некрашеный деревянный глаз. Тоскливо торчал фаянсовый носик от чайника. Ваня вытащил гофрированное картонное ухо.

— Мощи, значит… Вот те и миллиарды, Манюшка…

— Вань! — тревожилась подруга. — Или теперь по кладбищам шаришь?

— Да-а, святыня. — Он вынул череп и бессмысленно вертел в руках. И в затылке увидел аккуратную дырочку.

— Это как же?.. То есть, конечно, стреляли… Только вроде бы спереди…[26]

Ваня расстроился. Зуб разболелся сильнее.

— Налей, Манюш, стопку. Что же это.

Чмотанов выпил и сидел долго, задумчиво хлопая челюстью черепа на пружинках.

— Темное дело, история. Маня. Что там, зачем — непонятно нам.

В дверь постучали. Ваня скрыл череп одеялом, глянул в окно. У крыльца топтался Аркаша, дружок верный.

— Открой, Мань.