— Они тоже мятежники, — голос Ирины Ивановны упал до шёпота. — И если вы начнёте сопротивляться здесь и сейчас, вас просто перебьют. А если сдадитесь после того, как всё кончится, — расстреляют. У поганого рва, как самых презренных дезертиров. Вас для этого матери растили? Или, Бурмейстер, может, вы сами слышали, как Государь отрекается? Или лично в Баден-Баденской кофейне встречали? Нет? Тогда молчите и послушайте наконец. Собирайте всех своих. Всех «павлонов», всех, кого только сможете. И уходите из города. Пробирайтесь на юг, к Елисаветинску, к Ростову, к областям Войска Донского. Государь будет там. Если вы ему верны — то верны должны быть не только когда вас милостями осыпают. Или, Воронов, я вас как-то иначе учила?!
— А что ж вы сами, мадам Шульц, с красным бантиком щеголяете? — скривился Бурмейстер.
— Для того, чтобы таких дураков, как вы, Иван, из беды вытаскивать! — глаза Ирины Ивановны яростно сверкнули. — Ну что, согласны? Я вас выведу отсюда. Я обещаю. Пойду рядом с вами, и если что-то не так — вы успеете меня застрелить. Я вам даже «люгер» свой отдам.
Юнкера переглянулись в смущении. Даже Бурмейстер как-то зачесал затылок, замигал, отводя взгляд.
— Хотите умереть за Россию? Ещё успеете. Но не сегодня. И не здесь. Ну?..
— Она права, господа, — тихо вымолвил Воронов, глядя прямо в глаза друзьям. — Ирина Ивановна… Скажите… скажите
— Но только с оружием! — тотчас вставил Кевнарский.
— И с пулемётами! — добавил Иван Бурмейстер.
Ирина Ивановна устало улыбнулась.
— Пулемётов обещать не могу. Но вы себе другие достанете, я уверена.
Юнкера опять переглянулись.
— Господа, — нажимала Ирина Ивановна, — сейчас сюда подтащат артиллерию. Поставят на прямую наводку. И вас разгромят. Да, вы отдадите жизни — но за что? За кого?
— За свободу, — мрачно ответствовал Бурмейстер. — За свободную Россию.
— Которой для свободы нужно что, непременно устроить
— Мы не сложим оружия. — Бледный, но решительный Воронов скрестил руки на груди.
— Я сделаю всё, чтобы устроить вам выход без разоружения. Совру, если надо. Господь простит мне этот грех, надеюсь. — Ирина Ивановна широко перекрестилась. — А вы, коль выберетесь отсюда, то, как я сказала — сразу же прочь из города. На Дон, на Кубань, в Таврию.
— А что же вы, госпожа Шульц?
— А я, господин Бурмейстер, останусь здесь. Тут я сейчас нужнее.
— С ними, значит, останетесь, — тяжело взглянул тот. — С бунтовщиками. С эсдеками!..
— Это неважно. — Ирина Ивановна слегка побледнела, но голос оставался твёрд. — За себя я сама отвечу, за все прегрешения свои. Ну же, господа, хватит уже. Решайтесь.
Повисло тяжкое молчание. Октябрьский ветер еле шевелил нагие ветви — осень пришла ранняя, вся листва давным-давно опала. Серые туши облаков продавили небо, словно толстяк — тощий казённый матрас, набитый соломой.
— Хорошо, господа, — наконец решился Леонид. — Я вам верю, Ирина Ивановна. Мы оставим позиции. Но только…
— Но только выходя отсюда строем и при оружии! — поспешно перебил Иван.
Кевнарский кивнул, соглашаясь.
— Собирайте юнкеров, — тихо сказала Ирина Ивановна. — Я предупрежу… тех. И вернусь. И пойду с вами. Если что-то случится — умру первая.
Юнкера замялись.
— Ну, мы… тогда того?..
— Собирайте своих, — настойчиво повторила госпожа Шульц. — Пулемёты бросьте. Выходите через мост, колонной. Я вас встречу.
— Ага, мы — колонной, а нас — залпами… или очередями, — проворчал Бурмейстер, но уже больше для порядка.
— Не будет этого, — убеждённо сказала Ирина Ивановна. —
И сказала она это так, что юнкера больше уже не спорили.
— Они хотят
Ирина Ивановна на миг зажмурилась. Выдохнула. И вновь открыла глаза.
— Товарищ Михаил. Это юнкера Павловского училища, «павлоны». Они не побегут, даже под шрапнелью. У них там три станковых пулемёта, и я заметила не меньше пяти ручных. Полковник Мельников был прав — их позиция весьма неплоха, за водной преградой, хоть и неглубокой. Умоемся кровью, товарищ комиссар, и задачи не выполним. Пусть уходят. У врага оголится тыл. После этого «временным» останется только сдаться.
— А эти господинчики?!