Смута. Том 1

Пуля «браунинга» калибром 7,65 миллиметра разнесла круглую стеклянную линзу очков, вошла в глаз и поразила мозг. Вторая пробила лобную кость черепа, но этот выстрел был уже не нужен — падающий на пол человек был мёртв.

Лев Троцкий, «демон революции», номер два в списке профессора Онуфриева, лежал на затоптанном грязном полу некогда блиставшего чистотой Смольного института благородных девиц бездыханный, как камень.

Но тут кто-то уже разобрался, что к чему, и первая ответная пуля ударила в стену — мимо, человек явно в запале.

— Вперёд! — гаркнул Две Мишени, стремительно меняя обойму.

…Военно-революционный комитет не успел разойтись по районам Петрограда, координируя рабочие и солдатские отряды. Все они были здесь — Антонов-Овсеенко и Подвойский, Садовский и Фомин, Евсеев и Скрипник, Аванесов и Голощёкин, Молотов и ещё несколько человек.

Кто-то из них лихорадочно пытался вытащить застрявший в кармане револьвер. Кто-то, видимо, безоружный, метнулся зачем-то к окнам, но прыгать не решился, высоко, третий этаж.

Самый смелый и ловкий выхватил-таки оружие, Две Мишени, не дрогнув, всадил тому пулю в лоб. Нажал кнопку, выпала пустая обойма; одним движением Аристов перезарядил «браунинг», пока Ирина Ивановна держала всех остальных на мушке.

— Дверь, Фёдор, Петя! — рыкнул подполковник.

Дверь они успели захлопнуть и подпереть столом, и она тотчас треснула, насквозь пробитая винтовочной пулей.

— Номер три, Антонов-Овсеенко, — громко сказал Аристов и выстрелил.

И почти сразу выстрелила Ирина Ивановна.

Человек в поношенном костюме с несвежим воротничком опрокинулся, с грохотом повалив стул, из разжавшихся пальцев выпал револьвер.

— Мы сдаёмся! — крикнул кто-то; а другой кто-то, рыча, прыгнул прямо на Ирину Ивановну. Пуля встретила его в воздухе, тело тяжело ударилось об пол.

— Где-то тут должны быть патроны, — хладнокровно бросила госпожа Шульц.

— Пощады! — сразу двое вскинули руки вверх. — Сдаёмся, пощады, сдаёмся!

И сразу же…

— Хрен тебе! — могучего сложения мужчина замахнулся стулом, пули ударили его в плечо и грудь, затем в голову, и он упал на колени.

Две Мишени хладнокровно перезарядил «браунинг» и продолжал стрелять.

— Номер четыре… Крыленко.

— Номер пять… Молотов.

— Да мы же сдались!.. — истерично взвизгнул кто-то, вжавшийся в угол.

Аристов молча выстрелил. Голова взвизгнувшего дёрнулась, тупо ударилась о стену, штукатурка сделалась алой.

Входная дверь меж тем трещала вовсю, в неё стреляли и били прикладами, но Смольный институт ладили на совесть.

Военно-революционного комитета Петроградского совета больше не существовало.

Оставалось только одно — как-то отсюда выбраться…

— Патроны, — очень спокойно проговорил Две Мишени. — Где-то тут у них точно должны быть патроны…

Интерлюдия

Ленинград,

лето 1972 года, Комарово,

Академический посёлок.

Юлька Маслакова была абсолютно и совершенно счастлива. Наверное, это было неправильно — ведь мама уехала, уехала надолго, и она, Юлька, должна скучать и страдать, но она совсем не скучала. Уж слишком интересно, невероятно интересно было всё, что с ней происходило.

С того самого момента, как она безошибочно указала на место, где стояла исчезнувшая «машина времени» (на самом деле, конечно, никакая не «машина» и уж тем более не «времени»), профессор Николай Михайлович Онуфриев не оставлял Юльку в покое. На бесшумно скользящей по дороге «Волге» (Юлька никогда не ездила на подобных машинах, на такси у них с мамой попросту не было денег) профессор возил Юльку на работу в институт, сажал в кресло, на манер зубоврачебного, обклеивал электродами, словно в больнице, снимал какие-то «показания».

Кстати, дядю Серёжу почему-то перевели в другой отдел, на совсем другую работу, отчего он сделался совсем злым, ну точно Карабас-Барабас или Бармалей. Хорошо, что школа кончилась, а то явился бы за Юлькой туда — она теперь его боялась.

Несколько помощников Николая Михайловича, как поняла Юлька, тоже посвящены были в тайну и к ней, Юльке, относились с каким-то удивительным трепетом.

— Да ничего эти энцефалограммы не покажут, Эн-Эм, — уверенно говорил низкорослый широкоплечий крепыш с бородой от уха до уха и в свитере крупной вязки под горло, в каких ходят туристы. — Это же суперструктура, четвёртая сигнальная система, мы же пробовали обсчитать…

Профессор Онуфриев, или Эн-Эм, как его тут все звали, молча кивал, хмурился, глядел на бесконечные бумажные ленты, исчерченные волнистыми линиями.

— Вы ж давно их предсказали, «чувствующих», — продолжал крепыш. — Пашка ваши же, Эн-Эм, вычисления просто довёл до логического конца.

Профессор недовольно поморщился.

— Суха теория, Миша, голубчик. Мне это представлялось не более чем забавным математическим экспериментом, расширением применения наших вычислительных методов к структуре нейронных связей мозга…

— А теперь стало ясно, что «чувствующие» — реально существуют! — строго сказал бородатый Миша. — И вы, вы, Эн-Эм, их предсказали, не отпирайтесь!