Смута. Том 1

И именно они, Фёдор Солонов с Петей Ниткиным, заметили торопливо перебегавших вооружённых людей в солдатских шинелях, но с красными лентами на таких же, как у самих кадет, форменных папахах из армейских складов.

Они пробирались, перебегали, солдаты были явно опытными, прошедшими японскую, но кадет они не заметили.

Кинжальный огонь в упор — и, оставив полдюжины тел, четверо уцелевших бросились наутёк, кинув даже винтовки. Один, раненый, тоже попытался бежать, но свалился, успев крикнуть «сдаюсь!».

Подоспевший Две Мишени задал лишь один короткий вопрос:

— Штаб?..

— В гимназии… — простонал пленный, пока Лев Бобровский умело и деловито накладывал жгут и бинтовал рану.

— В какой именно?

— В женской…

У Пети Ниткина в кармане, разумеется, оказался детальный план Юзовки, а где он им разжился — то никому не ведомо.

— Гимназия Ромм или Левицкой?

— А… пёс знает… мы не местные…

— Приметы знаешь?

— Там… вывеска… насосы… и дом кирпичный с башенкой…

Все взоры обратились на Петю, каковой невозмутимо извлёк из-за пазухи некий справочник, полистал его, после чего объявил:

— Гимназия Ромм. Угол Первой линии и Садового. Пошли.

Раненого красноармейца оставили сидеть на ступенях церквушки, убедившись, что рана тщательно забинтована.

— Сиди, думай, может, в себя придёшь, — сказал на прощание Две Мишени. — Мы не ваша братия, мы раненых не добиваем, а пленных не мучаем, что бы вам комиссары ни рассказывали.

Первая линия Юзовки застроена была двухэтажными более-менее приличными домами, снег давно скрыл осеннюю грязь, так что город смотрелся даже нарядно, несмотря на гарь из бесчисленных заводских труб. Кадеты маршировали бодро, держали строй, оружие в положении «на плечо». Здесь, в самом центре, было тихо, лавки закрыты, обывателей совсем не видно.

К гимназии Ромм, занимавшей второй этаж углового здания, подошли одновременно со всех четырёх сторон. Над башенкой — не соврал пленный! — развевался красный флаг.

У входа стояли часовые, но это оказались единственные красноармейцы после той рассеянной на окраине группы.

На марширующих кадет они уставились с искренним изумлением.

— Эй, кто такие? — один начал снимать с плеча винтовку.

В следующий миг на него уже смотрела дюжина стволов.

— Спокойнее, товарищ, — хладнокровно бросил Две Мишени. — Не дёргайся, не ори, и всё с тобой хорошо будет.

Обезоруженных часовых быстро и сноровисто затолкали в подвальную дверь, ворвались на лестницу, разом и на парадную, и на чёрную, что выходила во двор.

Наверху, в гимназических классах, гудели голоса, что-то командовал человек во френче, небольших круглых очках и с буйной шевелюрой. Верхнюю губу подчёркивали аккуратные усики.

В следующий миг рука его уже рванула кобуру, но Две Мишени успел быстрее. Полковник ударил стремительно, коротким боковым и ещё более коротким прямым в голову, так что круглые очки полетели, кувыркаясь, на пол.

— Связать!

Кадеты распахивали двери классов, наставляли «фёдоровки». Некоторые поднимали руки, но далеко не все. Вспыхнула стрельба, правда, столь же быстро и стихшая. Самые храбрые лежали, пронзённые пулями александровцев.

— Оформляй в плен, — хрипло скомандовал Две Мишени.

…Добровольцы заходили в Юзовку с трёх сторон. После пленения штаба Южной революционной армии сопротивление прекратилось, красные поспешно откатывались из города, потому что добровольцы, как оказалось, совершили обходной манёвр и без боя заняли Дебальцево.

С красными уходили и многие рабочие: комиссары старательно рассказывали, как «белоказаки» и «бывшие» сразу же начнут не только пороть ослушников, но вешать и расстреливать всех даже просто сочувствующих советской власти.

Многие верили.

Многие, но не все.

Колонны Добровольческой армии вступали в Юзовку, и это была настоящая армия. Обутая и одетая, хорошо вооружённая — склады Ростова, Новочеркасска, Таганрога, Севастополя остались в их руках. От Юзовки и Горловки добровольцы наступали на север, где лежал Бахмут, и на северо-восток, к Луганску.

Антонов-Овсеенко сидел на стуле, лицом к окну. Допрашивали его не в каком-нибудь подвале, а в том же классе женской гимназии, где он попал в плен. Очки ему вернули, они каким-то чудом не разбились, и он сейчас постоянно протирал их извлечённым из кармана френча платочком. Пальцы его не дрожали и сам он оставался спокоен.

— Какими силами и средствами располагала ваша армия? — так же спокойно спрашивал Две Мишени.

Пленник пожал плечами.

— Меня царские сатрапы не запугали, а вы уж и подавно не запугаете. Ничего отвечать не стану. Трудовой народ не предам.

— Царские сатрапы, — ласково сказал Две Мишени, — были сущими добряками. Чтобы там кого-то высечь без указания сверху — да ни-ни! Разве что по физиономии могли заехать, да и то без особенной злости, так, для порядка. Не было в них настоящей ненависти, милейший Владимир Александрович. Потому-то вам и удавались все ваши эскапады.

Антонов-Овсеенко усмехнулся.

— Эскапады? Можно и так называть. А только жандармов с тюремщиками я в дураках оставлял не раз.