Смута в России. XVII век

19 марта 1611 года, в день страшного пожара Москвы у русских публицистов появилась своя дата, от которой они отсчитывали «конечное разорение» Московского государства. Отряды Первого ополчения уже были на подходе к Москве, видели всполохи подожженного города и встречали на дорогах спасавшихся погорельцев… Это была упреждающая месть неуютно чувствовавшего себя в столице польско-литовского гарнизона во главе с Александром Госевским. После сожжения Москвы им бесполезно было вспоминать о жертвах майского погрома в столице, случившегося при свержении Лжедмитрия I. Они страшно боялись волнений, которые могли случиться в Вербное воскресенье 17 марта во время традиционного шествия «на осляти» патриарха Гермогена для освящения воды в Москва-реке. Боярин Михаил Салтыков предупреждал, что не позднее ближайшего вторника, то есть именно 19 марта, под Москву подойдет войско Ляпунова, и собирался бежать к королю под Смоленск. Что мог сулить приход земского ополчения нескольким тысячам поляков и литовцев, расположившимся полками в Кремле, Китай-городе и Белом-городе, было очевидно. Ротмистр Николай Мархоцкий, как опытный военный, запомнил диспозицию и правдиво написал, что в последнее время польско-литовский гарнизон уже «не очень полагался на свои силы, которые были слишком малы для города в сто восемьдесят с лишним тысяч дворов». Но случай отменил все расчеты, так как долго копившееся недовольство самоуправством иноземных гостей, превратившихся в единственных хозяев, прорвалось во время рядового дела по установке пушек на Львиные ворота Китай-города. Мобилизованные извозчики, которые в силу профессии всегда знали чуть больше других, в том числе и о подходе ополчения к Москве, отказались помогать полковнику Миколаю Коссаковскому. Усмирять бунт бросились и немцы, перешедшие на службу короля после клушинского провала, и сами поляки, и литовцы, в итоге, в один день «погибло шесть или семь тысяч москвитян», еще утром того дня мирно торговавших в Китай-городе. Среди убитых оказался даже боярин князь Андрей Васильевич Голицын, думный дворянин Иван Михайлович Пушкин, московский дворянин князь Василий Михайлович Лобанов-Ростовский «и иных многих дворян и детей боярских и всяких чинов людей побили безчисленно»[591]. Все это означало только одно — войну против москвичей и, чтобы спастись, начальники польско-литовского гарнизона приняли решение сжечь Москву. Николай Мархоцкий описал получившуюся страшную картину: «Ночь мы провели беспокойную, ибо повсюду в церквах и на башнях тревожно били колокола, вокруг полыхали огни, и было так светло, что на земле можно было иголку искать». По подсказке своих сторонников в Боярской думе, польско-литовское войско приложило немало усилий, чтобы сжечь Замоскворечье, где находилась стрелецкая слобода, окруженная деревянной стеной. Собственно, произошло то, что должно было происходить, когда город садился в осаду, и его защитники затворялись в Кремле за каменными стенами, но в этом случае речь шла о разорении огромного города и убийстве многих и многих тысяч людей, что прекрасно понимали те, кто решился на поджог: «Этот пожар все разорил, погубил великое множество людей. Великие и неоценимые потери понесла в тот час Москва»[592]. Войдя в город как друзья, от которых ждали совместных действий против самозванца в Калуге, всего полгода спустя поляки и литовцы превратились в ненавидимых оккупантов.

Оставшиеся на московском пепелище люди недолго ходили перепоясанные рушниками (их заставили это сделать, чтобы отличить тех, кто снова принес присягу королевичу Владиславу). Уже «в Великий понедельник», 25 марта 1611 года передовые отряды земского ополчения стали подходить под столицу и «встали за Москвой-рекой у Симонова монастыря». По сообщению «Нового летописца», земское войско сначала собралось в Николо-Угрешском монастыре (бывшей ставке Лжедмитрия II в августе 1610 года): «Придоша ж все воеводы изо всех городов к Николе на Угрешу и совокупишася вси за едино, поидоша под Москву»[593]. Это известие находит соответствие в так называемой «Челобитной Вельяминовых», обнаруженной А.Л. Станиславским. В ней дети одного из воевод Первого ополчения Мирона Андреевича Вельяминова, вспоминая о заслугах своего отца — шацкого воеводы в 1610–1611 годах, писали как он пришел с Прокофием Ляпуновым под столицу: «и сошлися з боярином и воеводою со князем Дмитреец Тимофеевичем Трубецким с товарыщи у Николы на Угреше и пошли под Москву»[594].