Смута в России. XVII век

Дорога от обещаний к действительности, как всегда, оказалась длиннее, чем рассчитывали. Казаки просто стали осторожнее, и в свои походы за добычей стали ездить большими станицами, чтобы их не могли захватить, выполняя земский приговор: «и пуще почели воровать и по дорогам ездили станицами, человек по двести и по триста и болши, и воровство стало быть пуще и прежнева»[614]. Ополчение, видимо, уже готово было развалиться на части, и ему не хватало только повода. «Новый летописец» отсчитывал «начало убьения Прокофьева», со времени случая, произошедшего с казачьей станицей в 28 человек, посаженных «в воду» Матвеем Плещеевым у Николы-Угрешского монастыря. Плещеев своей жестокой казнью лишь выполнял тот уговор, которому казаки согласились следовать в Разряде. Однако когда произошел этот случай, они не смогли стерпеть и вмешались в судьбу своих товарищей: «казаки же их выняху всех из воды и приведоша в табары под Москву». После случай у Николы-Угрешского монастыря казачье войско забурлило, буквально, «кругами», где привыкло решать главные дела своих станиц. Видимо, какое-то предчувствие беды посетило и Прокофия Ляпунова, якобы, он даже «хотя бежати к Резани»[615], но его уговорили вернуться. Опасность этого, никак не успокаивавшегося дела, понимали многие, не исключая… главы польско-литовского гарнизона в Москве Александра Госевского, внимательно наблюдавшего за всем, что происходит в подмосковных полках. Здесь ему представился случай познакомить русских людей с неизведанной ими до тех пор политической интригой. Нет, речь не о том, что в Московском государстве не знали, что такое политическое убийство. Просто, до Госевского никто не додумывался, что убить может не яд, а одна подделанная подпись.

Мало кто тогда мог представить себе, что «грамота от Прокофья по городом, что будто велено казаков по городом побивать», окажется фальшивкой, изготовленной новым хозяином московского Кремля. Однако тайный «подвиг» своего патрона раскрыл ротмистр Николай Мархоцкий. Ему не терпелось рассказать потомкам об изобретательности руководителя польско-литовского гарнизона и он посвятил отдельную главку «ловким действиям пана Госевского». Госевский нашел случай передать с попавшим в плен казаком поддельную грамоту Ляпунова (на самом деле сочиненную им самим), «мол, где ни случится какой-нибудь донской казак, всякого следует убивать и топить. А когда даст Господь Бог московскому государству успокоение, он [Ляпунов] этот злой народ [казаков] якобы весь истребит»[616]. Становится понятной настойчивость казаков, добивавшихся приезда Прокофия Ляпунова в их общий круг. Уговорили его приехать только после того, как несколько человек поручилось «душами», что ему ничего не будет, а зовут его в круг «для земского дела». Этим делом и была злополучная грамота, которую предъявили Прокофию Ляпунову. Авторы русских летописей были убеждены, что авторство грамот принадлежало казакам. Один из них описывал дальнейшее как очевидец, стоявший рядом с главным героями драмы. Посмотрев на грамоту, Прокофий Ляпунов сказал: «грамотка де походила на мою руку, толко аз не писывал». Ошибкой воеводы был приезд в казачий круг, но еще большей ошибкой стало то, что он начал что-то объяснять казакам. Их мнение сложилось давно, и самому Прокофию Ляпунову уже нельзя было на него повлиять. Казаки кричали в лицо своему врагу: «велел де ты нас побивати». Достаточно было только атаману Сергею Карамышеву, первому же позвавшему Ляпунова на казачий круг, первому же и ударить саблей главного земского вождя… Нелепость произошедшего убийства Прокофия Ляпунова была понятна даже его недоброжелателю Ивану Никитичу Ржевскому, оставившему ради службы в ополчении свой чин «окольничего» Боярской думы в Москве. Ржевскому тоже надо было много раз подумать, прежде чем ехать в казачий круг, расправившийся с ним за невинное замечание: «за посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы де вины нет»[617]. О степени ненависти, которую вызывал Прокофий Ляпунов у казаков свидетельствует также грамота московских бояр, писавших, что тело главного воеводы «держали собакам на снеденье на площеди 3 дни»[618]. Такими обескураживающими в своей жестокости смертями завершалась история объединительного земского движения 22 июля 1611 года. Но это был еще не конец самого Первого ополчения.