Смута

Но вот все взоры уж на Пожарском. Князь Дмитрий Михайлович предстает перед царем и Думой в слезах радости, которые никак не удержать в себе. Глядит на Михаила и впрямь наглядеться не может. Не он ли, князь Пожарский, государя сего сотворил, не хуже птицы феникс, из праха и пепла?

Государь серьезен, глаза ясные, брови сдвинуты, нижнюю губу чуть прикусил. Завтра ему – семнадцать лет.

Пожарский, торопясь в Кремль, поглядел-таки в святцы и духовника своего о государевом святом расспросил, о Михаиле Малеине, чтоб, коли придется, – угодное сказать. Михаил Малеин был родня византийскому василевсу Льву Мудрому, дядя василевса Никифора Фоки. Восемнадцати лет ушел в Вифинию, постригся в монахи в обители на Киминской горе. Среди монашества, может, и не сыскать высокороднее Михаила Малеина, но мало равных ему и в смиренности. Духовный сын Михаила Афанасий, по примеру наставника, покрывшего Киминскую гору иноческими обителями, устроил первый общежительный монастырь на Афоне, стала гора Афон – Святой горой. Дмитрий Михайлович напрягал мысль, чтоб Малеина помянуть, но тут Гаврила Пушкин, дурак надутый, холоп! – царю челом ударил:

– Невместно мне, великий государь, быть у сказки князю Пожарскому, ни единый мой родственник меньше Пожарского нигде не бывал, и сам я – думный дворянин, а князь Дмитрий всего стольник.

Стоять у сказки – тоже служба, ее в книгу записывают. Смысл этой службы – подтверждать своим присутствием совершившийся акт. И вот! Не желал «перелет» Пушкин быть свидетелем у освободителя Кремля, Москвы, России. А ведь в смуте как лиса в петушином пуху. Усердствуя Самозванцу, привез от него грамоты в Москву, возмутил народ, погубил царя – юношу Федора Борисовича.

Лицо у государя вспыхнуло, но сказал негромко, как учили, хоть глаза опустил-таки, не смог на Пушкина глядеть от обиды:

– Ради пресветлого дня, венца моего царского ради – во всяких чинах указываю быть без мест! – Повернулся к дьяку Петру Третьякову: – Запиши в разряд сей указ.

Дума одобрительно зашевелилась, и похолодевшему Пожарскому сделалось вдруг жарко.

Боярство, слава богу, было сказано, грамоты выданы, в разряды свершившееся записано.

Вот оно – благоволение Господне! Полтора года тому назад – воеводишка, а ныне боярин. Боярство – почет, к почету жалованье.

Посчитали, сколько князю за прежние службы прежними царями дадено. Вместе с матерью и сестрою имел Пожарский старого поместья 405 четвертей с осьминой. При царе Василии Шуйском получил еще 1445 четвертей… Нового пожалованья от бояр за освобождение Москвы суздальскими дворцовыми селами 1600 четвертей да поместий на 900 четвертей. Всего за Пожарским 4350 четвертей. Государь царь Михаил Федорович, послушав выписку, указал оставить за князем Дмитрием Михайловичем все его прежние доходы и поместья и новые утвердил: село Ильинское с приселком Назорным и деревнями в Ростовском уезде, село Нижний Ландех и посад Холуй в уезде Суздальском, там, где отчина Пожарских, ибо не корыстлив князь, но скромен.

Иное дело Трубецкой, соправитель Пожарского во дни бесцарствия, во дни выборов. Этот успел наградить себя сверх меры. Старых владений имел 3089 четвертей, а прибавил к ним 12 596 четвертей. Бояре, боясь Трубецкого, записали за ним все, что пожелал, да царь те пожалованья не утвердил. Однако в тот светлый день про хорошее говорили, хорошее делали.

Отдав долг честному Пожарскому, Михаил Федорович посчастливел на глазах. Тут и приступили к делу самого государя. Дьяк Третьяков объявил бояр, назначенных на великую царскую службу.

Князя Федора Михайловича Мстиславского, имевшего высший дворцовый чин конюшего, назвали первым, но служба ему была определена от государственных знаков и символов – сторонняя, ему осыпать государя золотом после венчания. Боярина Ивана Никитича Романова почтили высшею почестью – держать шапку Мономаха. Боярину князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому – скипетр, державу – боярину князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому. Перебив на слове дьяка, Трубецкой ударил государю челом на Романова.

– Трубецким меньше Романовых не бывать! С Иваном мне даже в равной службе быть невместно, а тут прямой позор! Обошли. Мой род старее Романовых!

И снова зарделся государь, но сказал так же тихо, как говорил о Пожарском, только уж не опуская взоры, глядел Трубецкому в самые глаза:

– Твое отечество перед Иваном известно. Можно ему быть тебя меньше, но не такой сегодня день, чтобы родством считаться. И быть тебе, князь Трубецкой, меньше, потому что мне Иван Никитич по родству дядя. Быть, однако, вам без мест. Я уж указал про то! Всем быть без мест.

И началось оно, началось царское венчание. И служил в тот день князь Пожарский службы громадные! Святозарые службы!

2

Среди посланных на Казенный двор за царским саном был и князь Дмитрий Михайлович.