Смутная пора

Приближая к себе родню и наиболее верных людей, Мазепа в то же время постарался избавиться от старых приятелей, свидетелей его предательства и дружбы с Голицыным. По доносу Мазепы были высланы с Украины полковники Дмитро Райча и Леонтий Полуботок, а также все родственники Самойловича.

Нет ничего удивительного, что такие поступки Мазепы озлобили многих видных лиц из числа старшины. Они стали тайными врагами гетмана и постоянно искали случая погубить его.

Однако сделать это оказалось не так просто.

Иван Степанович всегда стремился расположить к себе людей, на стороне которых была наибольшая сила и могущество.

Такой силой сейчас был царь Петр. Мазепа хорошо понимал, что этот человек не позволит, как Дорошенко и Самойлович, провести себя, поэтому служил царю верно, стараясь при каждом удобном случае показать преданность и усердие.

В 1690 году враги гетмана, подделав его руку, написали от его имени письмо польскому королю с просьбой принять Украину в польское подданство. С письмом они отправили в Варшаву монаха Соломона.

Король поверил и поручил львовскому епископу Шумлянскому войти в тайное сношение с гетманом.

Однажды к ничего не подозревающему Мазепе явился шляхтич Доморацкий и передал ему письмо львовского епископа.

Мазепа удивился странному гостю, но письмо взял.

«Молю вашу милость, – писал епископ, – поскорее объявить, в какие отношения желаете вступить к королю… Когда уверимся в приязни твоей, сейчас же начнем работать насчет обеспечения, какое должен будет дать король…»

Мазепа велел немедленно схватить Доморацкого и вместе с письмом отправил его в Москву, где с удовлетворением отметили верную службу гетмана.

Но через несколько дней киевскому воеводе подбросили письмо на имя царей, в котором говорилось:

«Мы все, в благочестии живущие в сторонах польских, благочестивым монархам доносим и остерегаем, дабы наше прибежище и оборона не была разорена от злого и прелестного Мазепы, который прежде людей наших подольских, русских и волынских бусурманам продавал, а после, отдавши господина своего в вечное бесславие, имение его забрал; а сестре своей в наших краях имения покупал и покупает. Наконец, подговоривши Голицына, приехал в Москву, чтоб вас, благочестивого царя Петра Алексеевича, не только с престола, но со света изгнать, а брата твоего Ионна Алексеевича покинуть в забвении. Другие осуждены, а Мазепу, источник и начаток вашей царской пагубы, до сих пор вы держите на таком месте, на котором, если первого своего намерения не исполнит, то отдаст Малороссию в польскую сторону. Одни погублены, другие порассыланы, а ему дали понаровку и он ждет, как бы свой злой умысел тайно совершить…»

Так, еще задолго до того, как Мазепа стал предателем, украинский народ разгадал его замыслы.

Воевода переслал письмо в Москву, откуда немедленно направили в Батурин подьячего Михайлова, поручив ему обнадежить гетмана в неизменной царской милости и узнать, не подозревает ли он кого в этой «кляузе».

… Подьячий Борис Михайлов – тщедушный, низкорослый, плешивый человечишка – был хитрец великий. Приехав в столицу гетмана, он о себе разглашать не стал, а прежде окольными путями проведал о черных делишках гетмана.

Видавший виды подьячий быстро догадался, что хотя в подметном письме нет прямых улик, но, если взяться по-настоящему за расследование, можно докопаться до многих подозрительных и темных сторон прошлой и настоящей деятельности гетмана.

Однако подьячий привык больше радеть о себе, чем о делах государевых, для него не было никакой выгоды ссориться с таким человеком, как Мазепа.

Явившись к гетману, он показал ему письмо и спросил: «Как он, гетман Иван Степанович, рассуждает? В польской ли стороне письмо писано или кем-нибудь из врагов его?»

Гетман, пожав плечами, ответил:

– Не могу я малым умом моим понять, от кого бы именно произошел сей лукавый, плевельный и злоумышленный поклеп…

Подьячий незаметно улыбнулся, кашлянул в кулак и смиренно, сделав вид, что не расслышал, переспросил:

– Как ты, Иван Степанович, сказал? А? Поклеп, что ли?

Мазепа подьячему не ответил, взглянул на образ богородицы, возвел к нему руки, прослезился: