Смутные годы

– А вот этого нельзя допустить!..

– Для нас большая помеха – Валуев, – напомнил всем князь Парыцкий. – Уйдём на Шуйского – ударит из острожка!

Жолкевский выслушал всех, подчеркнул позиции полковников:

– Итак, панове, либо укрепляем лагерь и ждём подхода Шуйского. Для проверки боем вышлем передовые отряды. Либо идём навстречу ему и навязываем сражение, когда он этого не ждёт! Господа, о своём решении я сообщу позже. Ждать моего приказа! Полкам и станицам быть готовыми выступить в любую минуту.

Полковники разошлись.

Он же прилёг на походную койку, чтобы отдохнуть перед ночным походом. У него не было сомнения, выступать или нет. В этом его укрепил и совет военачальников. Впереди, до рассвета, предстоял бросок и с марша атака. Он предвидел, что будет тяжёлое, с большими потерями сражение. Нужно будет не только выстоять, но и заставить противника бежать с поля боя.

Он был далеко не молод: ему было уже шестьдесят три года. Однако выглядел он моложаво, был подтянутым, хотя как ни бодрился, а возраст всё равно давал себя знать. Отчасти спасала старая закалка. Да и сейчас, при удобном случае, он садился на коня, не пренебрегал фехтованием и пешей ходьбой. К этому он приучил себя ещё с юности, в немалой степени из-за слабого здоровья.

Он заворочался на походной койке, чувствуя усталость и не в состоянии заснуть. В памяти, будоража, всплывали картины прошлого…

* * *

Войско Дмитрия Шуйского выступило из-под Можайска и двинулось на Ржев, чтобы обойти с севера укрепившиеся в городках по Смоленской дороге польские гарнизоны и так выйти к Смоленску. Когда же князю Дмитрию донесли, что Валуева в Царёвом Займище осадил Жолкевский, то он распорядился идти на помощь Валуеву. Войско резко повернуло на юг и двинулось просёлочными дорогами на Царёво Займище. На третий день пути полки Дмитрия Шуйского, измотанные жарой и топкими лесными дорогами, выползли наконец-то из лесной чащи на широкую равнину. Тут, подле леса, стояла какая-то деревушка, совершенно пустая. Задолго до их подхода крестьяне бежали в глухой лес: с женщинами, детьми, скотом и житейским хламом.

Подле этой деревушки, называемой Клушино, как донесли ему, князь Дмитрий и разбил свой лагерь. В утомлённом дневным переходом войске никто не стал возиться с укреплениями. Наспех обнесли рогатками только воеводские шатры да кое-как обозы, и то со стороны, где встали лагерем наёмники.

Вечером к Шуйскому на ужин явился с офицерами де ла Гарди. Удивившись беспечности, с какой русские расположились на ночлег, он осуждающе покачал головой, что-то насмешливо проронил по-шведски, отчего его спутники заухмылялись.

Большой шатёр князя Дмитрия, куда они вошли, весь был выстлан персидскими коврами. Воздух же внутри шатра благоухал ароматом восточных пряностей. Посреди шатра стоял роскошный стол. Подле него выстроились рядком лавки. А в переднем углу, у стола, возвышалось кресло, обитое алым бархатом. В этом кресле сидел Шуйский на подушечке из норников, в небрежно накинутом шёлковом кафтане, украшенном гурмыцким жемчугом[19]. Дородный, с кольцами на руках, среди которых сразу бросался в глаза массивный перстень с редким синим льяником, он походил на средиземноморского сибарита. Немножко нос, однако, подкачал, белее была кожа. К тому же подле кресла, на шестке, болтался сиротливой тряпкой лик православного Николы.

На столе шеренгой выстроились серебряные блюда с пирогами со всякой начинкой, бог знает с чем ещё. Горками лежали огромные куски копчёностей. Здесь же были звенья осетрины, а в ковшиках пузырилась красная и чёрная икра.

Два стольника встречали и рассаживали гостей.

И вот только здесь наконец-то свиделся Гаврило Григорьевич Пушкин со своим братом Григорием, после того как только что наёмники соединились с Шуйским. За стол они уселись вместе.

– Ты что – чесотка напала? – толкнул его в бок Григорий, когда он нервно заскрёб бороду.

Гаврило Григорьевич односложно отговорился: на душе-де скверно.

– Князь Андрей, ты генерала-то угощай! – крикнул Шуйский Голицыну, который сидел на другом конце стола рядом с де ла Гарди. – Для того ведь и посажен!..

К столу подали по чарке водки.

– Якоб Пунтосович, рады ли воины государеву жалованью? – спросил князь Дмитрий генерала.

Он не доверял ему из-за его прошлой близости со Скопиным.

– Веселятся, Дмитрий Иванович! – ответил де ла Гарди. – Поклоны бьют великому московскому князю!

«Врёт, пёс!» – проскользнуло у князя Дмитрия, и он, чтобы скрыть эти свои мысли, с заискивающей улыбкой спросил его:

– Мужество их, стало быть, увидим в сражении, а?

– Искуснее шведских мушкетёров нет в пешем бою! – уверенно заявил де ла Гарди, хотя и уловил в его голосе скрытую неприязнь.

Князь Дмитрий понял, что генерал догадался о его отношении к нему, быстро встал и поднял кубок: «Господа, предлагаю тост за генерала и его офицеров!»

Он выпил вино, поклонился де ла Гарди и снова сел в своё кресло, аккуратно расправив складки шёлкового кафтана.

Де ла Гарди тут же поднесли кубок с вином. И он тоже поднял его за здоровье Шуйского, поклонился ему, но вяло и равнодушно.