Смутные годы

– Селамет-Гирей ныне большой амият государя! – странно засуетился с чего-то князь Борис, чтобы перебить Пожарского. – Не так ли, Григорий Константинович? А?!

– Так-то так, но Дмитрий Михайлович прав, – ответил Воротынский за Волконского, скосил глаза на Лыкова, не понимая, что с ним такое. – Осторожность, однако, не помешает…

Послов к татарам провожал Лыков: он отъехал с ними за версту от стана.

Волконский простился с Лыковым и пустил трусцой своего коня вслед за обозом. Он нагнал его и поехал рядом с Пожарским, мельком кинул взгляд через плечо. Там, за ними, позади сотника и Измайлова, ехал средних лет мужик в тёмно-синем настрафильном кафтане. На голове у него круглился бабьей кикой старый помятый татарский шлем. Он был безбород, с плоским носом и выглядел по-детски легкомысленно. В нём было что-то от русского и татарина. И эта смесь подкупала татар. Они верили ему, считали своим и ходили с ним в амиятстве. Это был Яшка Иванов, толмач. Он жил на «берегу» ещё со времен Годунова.

За Окой, отойдя недалеко от брода, их обоз наткнулся на татарский разъезд.

Завидев большой отряд русских, татары повернули коней и на рысях пошли от него.

– Шишка, Яшка! – крикнул Пожарский. – Догнать! Приставы их нужны! Скажите, грабежа какого-нибудь не учинилось бы от их же людишек!..

Шишка пригнулся, припал к луке, подражая татарским конникам, идущим в атаку, гортанно выкрикнул: «Ы-ы-х-х! О-го-го-о!»

– Ы-ы-х-х! Ы-х-х! – выдохнул позади него толмач.

И Шишка краем глаза заметил, как тот постепенно сокращает разрыв, приподнялся на высоких стременах…

«Хорош аргамачок, – завистливо подумал он. – Откуда у Яшки такой?.. Уворовал, не иначе уворовал!»

– Ы-ы-х-х! Ы-ы-х-х! – понеслось вместе с ними над заокскими лугами.

Татары придержали коней и перешли на лёгкую рысь, когда услышали знакомый воинственный клич и увидели, что вдогон идут всего два московита. Затем они остановились и повернулись к русским.

Сотник и толмач тоже придержали коней и не спеша двинулись навстречу им.

Шишка и Яшка съехались с ними. Те окружили их. Они о чём-то переговорили, и все вместе направились к обозу.

– Ну, Григорий Константинович, кажется, всё будет хорошо, – задумчиво произнёс князь Дмитрий, приглядываясь издали к татарскому разъезду.

– Да вроде бы, – машинально ответил Волконский, хотя по опыту посольств, иногда и печальному, он знал, что нельзя быть ни в чём уверенным, когда имеешь дело со степняками.

– Дмитрий Михайлович, они ищут нас! – крикнул Шишка, подъезжая к обозу. – Мурза послал разъезды по дорогам! Ждёт от государя обещанные поминки!

– Уже ждут? – усмехнулся Пожарский. – Скор на поживу народишко!

– Крым живёт этим, – отозвался Волконский.

Толмач спросил о чём-то ясаула с рубленым шрамом на лице, старшего в разъезде, судя по его властным окрикам. И тот в ответ утвердительно кивнул головой.

Шишка переглянулся с толмачом и негромко сказал Волконскому:

– Тут казыевцы, из Дивеевой орды… Я хорошо их знаю!

– Тихо, Иван, сам вижу, что не крымцы, – остановил его Волконский.

– Спроси: кто пришёл? – велел Пожарский толмачу.

Яшка переговорил с ясаулом и повернулся к стольнику: «Кантемир-мурза, а с ним его брат – Батыр-бей. Белгородцы – из Аккермана».

– И всё?! – удивился Пожарский и бросил вопросительный взгляд на Волконского.

«Что это значит? – завертелось в голове у князя Григория. – Почему не пришли крымцы? Почему вместо себя послали малых ногаев, да ещё с белгородцами, с Кантемиром – злейшим врагом Польши? Не зря его на литовских украинных землях окрестили “Кровавым мечом”… Непонятно – что же происходит-то!.. А ехать-то надо…»

– Надо ехать, надо! – вслух повторил он.

– Ну что ж, хорошо, – согласился князь Дмитрий. – Шишка, трогай обоз! И пускай ведут к Кантемиру. А ты, Яшка, подскажи, наперёд с вестями надо бы: идут-де посланники великого князя московского!..

Обоз тронулся и медленно пополз от Оки.

– Узнай, как пришли на Русь, – попросил Пожарский толмача.

– Большой человек, а не знает, – перевёл Яшка ответ ясаула. – Муравским, потом Царёвым шляхом!

– Ишь ты, серчает, – хмыкнул князь Дмитрий, пытливо оглядел татарских конников, маячившую впереди широкую спину ясаула в сером поношенном ордынском армяке.

«Поободрались татары, обнищали, – подумал он, заметив на армяке дыры. – Измельчала орда. Не те стали мангыты. Грабить русские и польские окраины ещё могут, а вести войну – это уже не для них… Дань, лёгкая нажива развратили…»