Смутные годы

Князь Григорий знал, что начнётся спустя несколько часов. И сейчас с беспокойством и болезненным любопытством смотрел вслед царю, которого, возможно, вскоре не будет в живых. И, глядя на его уверенную поступь, сильную фигуру, он не мог отделаться от чувства страха перед ним.

Он спустился с верха и поскорее ушёл из дворца.

Во дворец он вернулся вместе с Шуйским и Василием Голицыным.

То, что происходило потом, было похоже на какой-то кошмарный сон. Перед глазами у него ещё долго после того всплывал Димитрий: вот так, с протянутыми руками. И хотя тянулся он к Голицыну, позади которого жался он, князь Григорий, но ему показалось, что тот тянул их к нему. Тут, рядом, где ходко злобой шили кулаки… И суматоху, гвалт будто пробил вскрик: «Князь Григорий!..» Он, царь Димитрий, самозванец, Юшка Отрепьев, хватался почему-то за него, за князя Григория… А Василий Голицын-то?.. Ахти!.. Пихал, пихал его… Ноженькой-то по трупу уже, по трупу!.. Как когда-то Бориску, Бориску-то… в гробу уже!.. Как вынули его из Архангельского собора-то на белый свет да перетаскивали, бессловного, на Варсонофьевское кладбище, заброшенное, чуть ли не в яму! Как на божедомку!.. При самозванце-то, при Гришке-то!.. Вот при этом!.. Что отошёл уже, отошёл…

Тот день был долгим, тяжким, сложным, насыщенным. Нелегко было ему, как приставу, прорваться и к польским послам. Те сели в осаду на Посольском дворе, отбивались от приступов черни и уже никому и ничему не верили. В конце концов, после долгих увещеваний, Гонсевский пустил только его с дьяком Андреем Ивановым. Да и то лишь потому, что Андрюшку-то хорошо знали в Польше, по прошлым посольским делам. Князь Григорий объяснился, передал послам наказ бояр, что-де они считают это восстановлением справедливости на московском троне.

* * *

Как-то сами собой мысли его перескочили на дела сегодняшние, ещё более сложные и запутанные.

– Тихо-то как, – сказал он, стряхивая с себя воспоминания.

– Да-а, осиротела земля, – согласился Пожарский и с тревогой поглядел вперёд на дорогу и редкие перелески – излюбленные места татарских засад.

По озабоченному выражению лица стольника Шишка сообразил, что того беспокоит, развернул коня, бросил безусому стрельцу: «Данилка, за мной!» – и поскакал осматривать обоз.

– Ну, как здесь? – спросил он, осадив коня подле казаков.

– Да мы же в хвосте, Иван! У нас спокойно!

– Во-во, кабы хвост-то и не прижали! По нынешнему-то, неведомо, где хвост, а где голова! Гляди у меня, знамо что везёте!

– Будет тебе, Шишка, не впервой!

– Ну-ну!..

Сотник стегнул коня и поскакал вперёд, где вдали маячил разъезд: он то появлялся, то исчезал за перелесками. За ним последовал Данилка, и они скрылись за лесным поворотом.

Князь Григорий проводил их взглядом.

К вечеру, как и рассчитывал Пожарский, их обоз добрался до стана русских под Серпуховом.

Волконский соскочил с коня и угодил прямо в объятия Бориса Лыкова.

– Григорий Константинович! – обрадованно воскликнул тот. – Ждём со вчерашнего утра! Сейчас же идём к Воротынскому! Он уже и так беспокоится! На дню по десять раз спрашивает: где поминки да где поминки?

– Не поминки, Борис Михайлович, а царский платёж за службу.

– По мне, один чёрт! Всё едино – платить татарину надо! Так вот, я и говорю Ивану Михайловичу: «Князь Григорий – верный человек, опоздать не может. А задерживается? Знать, на то причина есть. Посол опытный. Знает, что без поминок к крымцам – ни-ни!»

– Да не поминки – платёж!

– Ладно, князь! Что ты такой въедливый? Всё равно как называть!

– Нет, не всё равно! Это дело важное. Убыток в чести государю. И крымца приучим на два раза в год к поминкам. И так вон сколько из казны уходит. А что припоздали? Так оттого, что в обход шли, опасаясь проделок от Калужанина.

– Ему сейчас несладко будет. Лазутчики ходили за Оку. Говорят, сила у татарина большая: тыщ с двадцать. Они насыплют ему соли под хвост! Ох, насыплют!.. Ты как, один или провожал кто?

– С Пожарским… Да вот и он сам идёт!

– Пошли, что ли, к Воротынскому-то! – вдруг заторопился Лыков и отвернул в сторону, чтобы избежать встречи с Пожарским. – Дело-то не ждёт!

– Дай хотя бы умыться с дороги! – запротестовал Волконский. – Вишь, грязью всего заляпало! Просёлками не дороги – одно болото! Обоз чуть не увязили!..

На совете у Воротынского было решено отправить обоз за Оку ранним утром. Лазутчики, которые ходили за «берег», донесли, что у татар в главном стане они разглядели два больших шатра, похожие на те, что видели прошлым летом, когда приходил калга Джанибек с Урусовым.

– Григорий Константинович, ты с ним столкуешься, а? – спросил Воротынский Волконского.

Князь Григорий неопределённо пожал плечами: «Хорошо, если бы Сулеш-бик пришёл. Тогда, считай, дело и выгорело бы. А Джанибек – воин!»

– Надо, надо, Григорий Константинович! – стал наставлять его Воротынский.

– Маловато у меня служилых, Иван Михайлович, – посетовал Пожарский.

– Да, – согласился с ним Воротынский. – Вот с тобой и пойдёт Артемий Васильевич, – кивнул он головой на Измайлова.