Смутные годы

На перекрёстке дорог карета остановилась. И тотчас же в этом месте образовалось столпотворение из конных и пеших. Стольники соскочили с коней и выстроились у кареты. Там уже возились конюхи, прилаживая к дверце бархатную приступку с лесенкой. К карете торопливо подошёл Степан Васильевич Годунов, троюродный брат Бориса, его дворецкий. Подле неё уже стоял с десятком дворян дядька царя Дмитрий Иванович Годунов, его конюший боярин, седой, но ещё крепкий старик.

Григорий Константинович и дьяк подошли ближе к царской карете и остановились на почтительном расстоянии.

Стольники распахнули дверцы кареты. Первым из неё вышел комнатный боярин Бориса Семён Сабуров, его дальний родственник.

За ним, тяжело ступая, сошёл по лесенке на землю Борис. Лёгкий ветерок поднял длинные полы его охабня[50]. Он придержал их рукой, скользнул взглядом по придворным. Увидев Волконского, он жестом подозвал его к себе.

Князь Григорий шагнул навстречу ему, снял шапку и низко поклонился.

– Государь, дозволь слово молвить? – распрямившись, спросил он Годунова.

– Говори, говори! – нетерпеливо заторопил тот его.

– Государь, холоп твой Гриня Волконский вести из Крыма привёз отрадные тебе! Казы-Гирей поминки принял и шерть на Куране дал! О чём подлинно ведаю, ибо рассмотрел ту книжицу самолично и уверился, что не умыслил хан обманки! А по шерти той братом твоим, государь, он назвался! И дружить с тобой великой дружбой клялся! И не только сам не пойдёт на твои, государь, украины, но и людишкам своим на то крепко-накрепко запрет наложил!

При последних словах Волконского лицо у Годунова просветлело и на лбу разгладились глубокие складки.

– То вести знатные, Григорий Константинович! – с хрипотцой в голосе вырвалось у него. Он широко улыбнулся и развёл в стороны руки: – Дай обниму тебя, князь! Ты тяжесть снял с души моей!

Он трижды, по-русски, обнял и расцеловал Волконского. Большие глаза у него потемнели, затянулись влагой.

– Ну что стоите! – вдруг закричал он на придворных. – Тащите вина, да поживей!

По царскому обозу как будто проскочила искра: все забегали, засуетились. К Годунову подлетел виночерпий с серебряным подносом, уставленным кубками. Дворовые подтащили бочонок, вышибли у него пробку, и из него, слегка пенясь, хлынуло по кубкам красное вино.

Борис взял с подноса золочёный кубок, украшенный двуглавым орлом, и обратился к Волконскому:

– За службу добрую и верную государю! За труды твои, князь Григорий, лишения и тяготы, что претерпел в крымских послах! За радение делу государства Московского владеть тебе и твоему роду безвременно, от сего дня, исконной вотчиной предков твоих, Волконой, что на Волконе-реке!

Он подал ему кубок с вином и тепло улыбнулся.

Григорий Константинович принял кубок, поднял на Годунова заблестевшие от волнения глаза.

– Государь, благодарю за щедрость твою! Не за страх и милость служу, а по совести тебе и царству Московскому! И впредь служить готов, не щадя живота своего! Будь надёжен на слово и честь мою!

Все у кареты весело зашумели, стали поднимать кубки, поздравлять его.

Хмельной напиток ударил в голову князю Григорию. У него всё поплыло перед глазами, блаженно и возбуждённо…

– Буду рад видеть за столом у себя! – услышал он, как во сне, голос Годунова.

– Благодарю за честь! – низко поклонился Волконский царю, вернувшись мыслями на грешную землю.

– Дмитрий Иванович, поехали дальше! – распорядился Борис, махнув рукой конюшему боярину.

И тот, оживлённо судачивший о чём-то с Сабуровым в толпе придворных, бросил недопитый кубок холопу и метнулся к коню. Не по возрасту лихо взлетев на него, он ускакал к голове царского обоза.

Борис сел в карету. За ним туда же залез Сабуров.

Конюхи проворно убрали приступку. Стольники закрыли дверцы кареты. Двое из них вскочили на её запятки, а один уселся верхом на передней вороной в цуге. Придворные же бросились врассыпную от кареты Годунова к своим повозкам и лошадям.

Впереди царского обоза кто-то громким голосом подал команду: «Трога-ай! Пошли-и, пошли-и!»

Зашевелились стрельцы, за ними пришёл в движение и весь обоз.

Мимо Волконского и его посольских проследовала свита Годунова. Показалась карета Марии Годуновой с не менее пышной свитой.

Князь Григорий поклонился царице.

Та сидела, сурово поджав губы и держа прямо голову, не глядя по сторонам; яркий убрусник обтягивал невыразительное, простоватое лицо.

Подошла и карета царевны Ксении.

Кланяясь ей, князь Григорий мельком заметил в глубине кареты миловидное чернобровое лицо. Большие, с поволокой, тёмные глаза мягко скользнули по посольскому обозу… Но вот на мгновение они задержались на нём, на князе Григории… И он покраснел, с чего-то стушевался и быстро опустил глаза…