Смутные времена Лепрозория (СИ)

— Раз ты так хорошо меня знаешь, тогда почему ты все еще здесь, милая сестрица? — оскалился в ответ Райга. — Почему ты не догоняешь Нэм? Почему не отдаешь ей амулет? Почему не просишь держать этот подарок в секрете от всех, особенно — от меня? Почему не говоришь ей, что я против такого спасения ее жизни, но ты не можешь так бесчеловечно с ней поступить? ПОЧЕМУ ТЫ ЕЩЕ ЗДЕСЬ?!

Тора мгновенно успокоилась и разжала пальцы.

Медленно отстранилась, недоверчиво посмотрела Райге в глаза.

Повернулась к Тайгону.

Снова к Райге.

Нервно дернула губой.

И выбежала из шатра.

#33. Выбор без выбора

Ночь выдалась ясная и тихая. Большинство Охотниц уже давно покинуло Ангельский град, и крылатый караул нес свою службу вместо них. Как знать — вдруг честный бой для кошек невозможен. Все ждали худшего.

Кайно распахнул тяжелые створки окна и вдохнул как можно глубже промозглый воздух. Когда-то холод помогал успокоиться, но не сейчас.

Обернувшись к императорской постели, Кайно покачал головой. Громадная кровать помнила последние мгновения жизни Люциферы, последние часы Исхириона и Инессы. И последние дни его самого.

Поежившись, Кайно перешагнул через подоконник в небо.

Слабый ветер подхватил его под крылья. Точнее — то, что от них уцелело. Левое верхнее и правое нижнее крылья — но Кайно все равно научился летать и с ними такими.

Сделав несколько тяжелых взмахов, он полетел к сияющему за городом кладбищу. Лиловый свет от перемолотых сердец бил прямо в бесконечную тьму.

Кладбище встретило императора едва слышным шорохом. Азура называла его шелестом звезд. Как будто осколки сердец были похожи на яркие точки на небе.

Когда кошки правили, они решили так чтить своих мертвых. В часах — в ногах у статуй своих правителей. Ангелы продолжили после них. И возвели новые статуи. Первым был Феликс — херувим, победивший сотворивших его кошек. Иронично. Второй статуей была Люцифера — для многих маршал, выигравший войну против кошек. То, что она правила — осталось за чертой ее смерти. Третьей статуи не было. Но был постамент, уже заполненный часами смерти.

Кайно взобрался на последний постамент и встал во весь рост. Расправил крылья, вытащил меч из ножен и поднял его над головой. И даже так оказался ниже коленопреклоненной статуи кладбищенской девы.

Вздохнув, он сел напротив нее и снял с головы императорскую диадему.

— Я так и не смог ее заслужить, — пробормотал он и кинул диадему на постамент Люциферы, к ее ногам.

Диадема подскочила на мраморе и треснула ровно посередине обода.

— Вы меня обманули, Ваше Императорское Величество, — вздохнул он и, подтянув ноги, обнял их за колени. — Или это я вас всех обманул.

Статуя в ответ молчала, устремив свой мраморный взгляд в небо.

— Вы говорили, что я вырасту совершенством, что я рожден быть великим. А это просто я, — пожал он плечами.

Все так говорили. Все Магистры это повторяли, ставя его в пример всем.

— Вы восхищались моими крыльями, а что теперь? Нравятся они вам?! — он неуклюже распахнул два крыла. Они были совершенно разными, крупное левое — массивное, широкое, с длинными маховыми перьями, и небольшое правое — узкое, с поредевшим от огня оперением. У всех херувимов были такие, крупные верхние и малые нижние. Но у него не осталось парных крыл.

С его крыльями он всегда летал лучше всех. Быстрее всех, ловчее всех. Устраивая соревнования для маленьких птенчиков, Берси первым ловила его — вечного победителя.

Как прекрасен был его полет! Как все они восхищались его мастерством.

Даже мовницы, намывая его крылья, выражали свое признание. А каким особенным даром считалось перо, выпавшее из его крыла! Оно было идеальным. Оно всегда было идеальным.

Он — был идеальным!

Алиса называла его «прекрасным лебеденком», Раун восхищался его умом, Люцифера считала его равным в бою, Лион говорил, что он мудр не по годам.

— Вы мне лгали, — прошептал Кайно и стиснул зубы.

А он им верил. Верил взрослым, верил лучшим, верил великим. Не могли же они ошибаться.

Воспитав стольких ангелов и херувимов, они судили о нем из своего многолетнего опыта.

Он летал быстрее всех. Он сражался лучше всех. Он схватывал новые знания на лету. Он рассуждал взрослее своих братьев и сестер. Он был смелее всех, храбрее всех, честнее всех и лучше их всех. Ему твердили об этом совершенно все. И верили в это совершенно все.

— Это я лгал вам, — прорычал Кайно сквозь зубы.

Он был лучшим, но никогда им себя не чувствовал. Он верил чужой хвальбе, но всегда боялся, что обман откроется. Он знал, что стоит ему ошибиться хоть раз — его скинут с постамента лучшего. Он думал, стоит ему хоть раз дать слабину, его вышвырнут, как утенка.

И он был лучшим.

Вперив взгляд в статую Люциферы, подсвеченную снизу светом лиловых сердец, он глубоко вздохнул.

Императрица тренировалась почти до самой смерти. Она всегда была занята чем-то эдаким — сражалась на мечах, стреляла, летала, читала, лечила. И правила.

Неугомонная. Справедливая. Лучшая.

И на все вопросы о своей неугомонности она отвечала — я совершенство, и я обязана им быть. Такой ее считали, такой она была для них всех.