Смысл игры и другие выступления

Но дело не в том, что они вытворяют, а в том, куда повернутся общественно-политические процессы. Вот это ощущение оранжевой угрозы, угрозы того, что это всё действительно не какая-то борьба за справедливые выборы, а совсем другая игра — невнятная, мутная, с неизвестно какими результатами, наконец-то проникло в сознание сначала отдельных групп и слоев общества, а потом всё боле и более широких групп. Сознание совершенно отторгало это на первом этапе. 11 декабря вообще ничего нельзя было говорить о том, что «ребята, посмотрите, к кому вы идете на митинг!» «Плевать, не смейте клеветать, святые люди!» Кто святые? Собчак? «Святые они!» Сейчас атмосфера совершенно другая. И это был гигантский идеологический и политико-психологический бой, в котором был важнейший момент. Это был момент, когда состоялся (наш) митинг и они поняли, что тут тоже есть сила. Вот это ощущение силы… К сожалению, у нас пока ещё слабое духом общество, оно сильно повреждено тем, что происходило в это двадцатилетие. Я не зря говорил о «чечевичной похлебке» и о каком-то таком внутреннем падении. Оно очень сильно существует в стране. Но страна постепенно просыпается. Мы что-то разбудили. Страна умирала во сне. Она проснулась и сказала: «А что это с мною происходит? Кто они? Что это? Почему? Что это за страшный сон?» Неизвестно, куда именно это двинется. И самое опасное в этой ситуации для меня было то, что в течение этих полутора лет я понимал то, в какую большую игру я играю сам и в какую большую игру играют со мной. Начнем с того, что меня страшно отговаривали выступать по телевидению, потому что говорили, что «как можно играть с системой? Система же зла, она коварна, она хочет всякого такого пакостного, мерзкого содержания. Она даже если берет кого-то, то только для того, чтобы его осмеять, обгадить, сломать и всё такое прочее… А Вы идете в это казино играть! Как умный человек, зачем Вы это делаете?» Я пошел, увидел глаза одного продюсера — Наташи Никоновой, с которой я делал передачи. И мне показалось, что люди — это люди, а система — это система. И что каким-то способом у системы можно выиграть, если очень напряженно и очень тонко в это играть. Передачи, которые мы делали, «Исторический процесс» и «Суд времени» — это передачи, не имеющие прецедента на Западе. Это две передачи, которые делались в абсолютно новом формате. На Западе вообще нет такого формата, никто не может вообразить себе, что кто-то будет сопоставлять исторические моменты. Что это такое? Все остальные передачи кругом вторичны. Все сериалы — просто калька западных. Эти две передачи, помимо всего прочего, отстаивают русское культурно-телевизионное достоинство, они другие. Но делались-то они на коленке мной и Никоновой, а не какими-то зловещими кремлевскими силами. Если бы мы этого не сделали, а потом я не выжал бы себя досуха, то не было бы никаких передач. А это значит, что бить их можно! А значит — нужно! Это фраза из какого-то фильма про 41-й год, где выступает мужик, солдат. Ему политрук говорит: «Ну, выступи, скажи!» Он говорит: «Да я боялся, братцы, я бежал. А потом я подумал: „Да что он, немец? Он же такой как я. Он же тоже на горшок садится и, наверное, мамкину сиську сосал“. Значит, бить их можно, а раз можно — значит, нужно! Потому что вот это, потому что вот это, потому что вот это…» Патриотические движение, много говоря о теориях всяких заговоров, они внушили патриотам страны комплекс неполноценности. Если и так имеют, и так имеют, и так, всесильны поэтому и поэтому, то надо расслабиться и получать удовольствие. Побеждать нельзя! Исчез запах русской победы, запах борьбы. Всё стало проникнуто каким-то поражением и оправданием. «Ну, вы не думайте, тут так всё повернуто, а они такие и ещё такие, так делают и так». И было очень важно, чтобы победа состоялась. И она состоялась! Всё, что мы сейчас делаем пока что, это такая серия побед на нулевом ресурсе.