Смысл жизни

Странное дело: если я поставлю своей целью всеобщее счастье, то такая цель не может осмыслить мою жизнь, ибо признано уже, что такая цель неосуществима. Но если я поставлю своей целью одно лишь сознание того, что моя деятельность по мере моих сил направлена к осуществлению этой заведомо неосуществимой цели, то отсюда вдруг возникнет такое наслаждение, что оно осмыслит всю мою жизнь. Полно, не наоборот ли? Когда человек стремится к какой-нибудь высокой цели и не подозревает о том, что она неосуществима, а, напротив, верит в ее осуществимость, то, какие бы неудачи ни испытывал он в своих стремлениях к этой цели, он все-таки может наслаждаться своею деятельностью, направленной к осуществлению этой цели: его утешает и ободряет сознание ее высокой ценности и иллюзия ее осуществимости. Но как только он поймет ее неосуществимость, то сознание того, что вся его деятельность была и всегда будет направлена только к неосуществимой цели, должно его нестерпимо мучить; такое сознание неизбежно вызовет в нем разочарование в жизни. Разве можно найти человека, который, понимая всю бесплодность попыток поймать свою собственную тень, все-таки находил бы величайшее наслаждение в сознании, что он по мере сил посвящает свою жизнь подобным попыткам, в сознании, что он делает все от него зависящее для поимки своей тени? Пока гетевский Фауст считал знание достижимым, он наслаждался сознанием того, что он делал все от него зависящее для достижения знания. Но как только он разочаровался в возможности знания, то сознание бесплодности его стремлений вызвало в нем даже отвращение к жизни. И это самый естественный, т. е. самый частый результат сознания неосуществимости наиболее ценных целей. Конечно, чего доброго, найдутся и такие люди, которые по какому-то капризу сумеют наслаждаться сознанием того, что они, несмотря ни на что, делают все от них зависящее для осуществления цели, заведомо неосуществимой в их собственных глазах. И их жизнь, разумеется, будет полна своеобразных наслаждений. Ведь когда на детей нападает такое капризное настроение, что им хочется делать все наперекор всяким правилам и приказаниям старших, то несомненно, что они сильно наслаждаются сознанием того, что все-таки осуществляют свои нелепые желания. Да и не даром сложилась поговорка: «Запрещенный плод сладок». Поэтому не диво, если бы кто-нибудь решил наслаждаться сознанием того, что он по мере своих сил действует согласно с требованиями неосуществимой цели. Все это психологически не невозможно, хотя и не естественно, т. е., не может быть выставлено как общее правило, которое соблюдалось бы если не во всех, то, по крайней мере, в большинстве случаев.

Но если такое наслаждение сознанием, что я по мере сил делаю бесплодные попытки, и возможно, то, во всяком случае, у нас идет речь не о том, что способно наполнить наслаждением нашу жизнь, а о том, что способно ее осмыслить. И вот посмотрим, насколько пригодна с этой точки зрения указываемая рассматриваемым автором цель жизни. Ответ на этот вопрос очень прост: если всеобщее счастье уже признано такой целью, которая неспособна осмыслить нашу жизнь, коль скоро нет другой жизни, кроме земной, то мы логически обязаны признать и то, что содействие всеобщему счастью составляет содействие такой цели, которая неспособна осмыслить нашу жизнь, коль скоро нет другой жизни, кроме земной. А содействие такой цели, которая неспособна осмыслить нашу жизнь, разумеется, не может сделать нашу жизнь осмысленною, если бы даже вопреки всем психологическим законам сознание о факте такого содействия наполнило жизнь величайшим наслаждением.