Снайпер-инструктор

С новым командиром третьего батальона, старшим лейтенантом Борисовым, я уже был знаком. Когда я его отыскал, то совсем стемнело. Он оказался не трезвее своих солдат. К нашему удивлению, на станции горели электрические фонари на столбах. Советская армия неожиданно здесь появилась, и немецкое командование не успело отреагировать.

При тусклом освещении мы стояли на перроне под фонарём и разговаривали. Я начал убеждать командира батальона, что надо срочно эвакуировать солдат назад.

– Это приказ Приладышева, – говорил я. – Он вернулся из госпиталя, и может отдать тебя под трибунал, если что-нибудь случиться.

– А что может случиться? Наши танки прогнали немцев к чёрту на кулички. Их даже не слышно,– успокаивал меня, раскрасневшийся командир батальона.

– У нас нет никого на флангах, – продолжал я объяснять ситуацию, – батальон могут окружить и пьяных солдат передушат голыми руками.

Борисов призадумался и сказал:

– Попытаюсь найти машиниста из местных жителей. Гражданские не все сбежали. Может быть, на поезде батальон доставим в полк.

Рядом со мной стоял Рябов и, слушая наш разговор, ёжился от холода. Я тоже продрог. Когда комбат ушёл, мы решили зайти в ближайший дом, чтобы перекусить и погреться. Рябов даже успел глотнуть спирту, а мне очень хотелось попробовать консервы из шпротов. До войны, в Данилове, мы их иногда покупали. Предположив, что командир батальона не скоро решит поставленную задачу, и без нас солдаты не уедут, мы с Рябовым постучали в закрытые двери кирпичного, одноэтажного дома. Нам ни кто не открывал. Я крикнул по-немецки, чтобы открыли, и что мы ни чего не сделаем плохого. Но дверь не открывали. Тогда выстрелом из парабеллума пришлось сбить замок. Я первым вошёл в дом, подумав, что там никого нет. В темноте зажёг спичку и прошёл в прихожую. Меня обдало домашним теплом, пламя спички осветило в темноте верхнюю одежду, висевшую на вешалках. Тут я заметил детские и женские пальто и курточки. Вдруг сзади меня кто-то обхватил и начал душить. На мне было много всего навьючено, один вещмешок со шпротами чего стоил, я не мог нормально сопротивляться. «Где же Рябов?» – задыхаясь в объятиях, с ужасом подумал я. А чья-то рука, уже доставала из кобуры мой парабеллум. Но вот, нападавший человек отпустил меня, и свалился на пол.

Рябов громко выругался, осветил помещение зажигалкой и, в его руке блеснул финский нож, который он тут же вытер об одежду лежавшего мужчины.

– Я не мог стрелять в темноте, пришлось ножом, – проговорил он спокойным голосом, и затем, увидев выключатель, зажёг электричество.

Человек в клетчатой рубашке лежал неподвижно на полу, а под ним быстро растекалась лужа крови. Рябов проверил все комнаты и сказал:

– Ну вот, теперь нормально поужинаем, как культурные люди, за столом.

Первое, что мне бросилось в глаза – это чистота и уют в комнате. Обитатели этого дома, наверное, хорошо жили до войны. Мебель здесь была хоть и обычная, но новая, а в просторном буфете, за стеклом, стояло много красивой посуды. Над столом, за который мы сели, висел жёлтый, симпатичный, абажур. Я не отреагировал на случившуюся трагедию; к частым убийствам и смертям стал привыкать, достал из вещмешка трофейную еду, открыл норвежским ножом шпроты и стал есть. Рябов тоже открыл консервы своим ножом, которым только что убил человека. Финку он даже вытер плохо. Я хотел ему об этом напомнить, но промолчал, только подумал, что люди ко всему привыкают.

Ещё не успели мы закончить трапезу, как на улице кто-то крикнул по-немецки: «Ганс, ты дома? Выходи, дело есть!» Мы переглянулись и взялись за оружие. В дом, топая сапогами, вошли комбат Борисов, два солдата и немец в кожаной курточке и фетровой шляпе. Немец оторопел, увидев в прихожей, лежавшего в луже крови, хозяина этого дома.

– За что вы моего соседа убили? – воскликнул он, и его лицо искривилось от ужаса.

– Ганс был хорошим, мирным человеком, он и комара не обидит, – причитал немец. Дальше он бормотал какие-то фразы, которые я не понял.

По-немецки я объяснил ему всё, что произошло.

– Не надо, старшина, оправдываться, – остановил меня комбат.– Они первые войну начали, а на войне всякое случается…

Я перевёл слова Борисова. Фриц, так звали этого гражданского, стоял, понурив голову. Он не слышал меня, его мысли были заняты другим. Затем он снова начал говорить плаксивым голосом:

– У Ганса жена и трое детей, два дня назад он отправил их в эвакуацию, а сам остался здесь по приказу коменданта. Ведь он машинист. Где вы теперь найдёте машиниста…

– А ты кем здесь работаешь? – спросил я Фрица.

– Я простой кочегар, бросаю уголь в топку паровоза. Я никогда паровозы не водил, – объяснил немец.

Всё это я перевёл комбату и высказал своё мнение, что Фриц должен знать, как управлять паровозом, просто теоретически.

– Тогда объясни ему, – сказал комбат, – если он не повезёт нас, в поезде, за машиниста, то будет расстрелян.

Услышав угрозу из моих уст, Фриц угрюмо задумался и, в конце концов, согласился.