Снайпер-инструктор

Он усмехнулся и ответил:

– Я беспартийный. Меня и начальником смены поставили временно.

У Клавы с Глебом была маленькая дочка Танечка. В те дни она болела и лежала с температурой. Глеб за неё очень переживал и ругал Клаву, что она не нашла врача. Врачей не хватало, многие ушли на фронт.

Потом мы с Глебом полезли на крышу дежурить. Подошла его очередь. В случае бомбёжки надо было сбрасывать с крыши зажигательные бомбы, чтобы не случился пожар. Чуть больше часа, мы с ним посидели, обо всём поговорили, и я предложил ему идти спать, а сам остался за него дежурить на крыше до утра.

В Данилов я приехал на попутном товарнике, пассажирские поезда не ходили. Эшелон был сильно загружен, и мне даже пришлось некоторое время ехать на крыше. Стояли осенние заморозки, и я сильно продрог, хотя надел дублёнку на меху, которую подарил Павлик. Глеб дал мне целую сумку продуктов.

С драгоценной сумкой я прибыл домой.       Дома я застал всех. Унылые лица родных сразу посветлели, когда я вошёл. Первая бросилась ко мне бабушка, стоявшая ближе к дверям. Остальные, толкаясь, тоже пытались меня обнять и поцеловать.

– Почему долго не писал? Где ты пропадал? – сквозь слёзы радости спросила мама. Я стал оправдываться, что очень уставал, когда приезжал с военного завода, и было не до писем.

Бабушка, услышав о Павлике, заплакала, а папа пытался её успокоить и дал выпить валерьянки. Больше я не стал ничего рассказывать печального, чтобы никого не расстраивать, а сам расспрашивал о новостях в семье.

В Данилове, как и повсюду, начался голод, действовала карточная система. Папа по-прежнему работал в школе, а мама в райфинотделе налоговым инспектором. Она сообщила, что государство обложило налогами тех, у кого есть скотина, и в Данилове коров почти ни у кого не осталось, держать их стало в убыток.

Пока беседовали, бабушка сварила на керосинке картошки, а Саша с Вовой принесли из сарайки солёных рыжиков. Ещё сварили макароны с тушёнкой, которые прислал Глеб, так что наелись досыта. А вообще, в последнее время, редко удавалось поесть, как следует, постоянно ощущался голод. Даже во сне думалось о еде. Я поинтересовался у родителей, хватит ли на зиму картошки. Мама сказала, что было её много, но быстро убывает и хватит лишь ещё на месяц. Потом она посетовала, что некому зарубить утку. Опять надо просить соседа, а за это придётся отдавать ему половину мяса. Услышав про утку, я вызвался выполнить нелёгкую задачу.

– Неужели сможешь? – ужаснулась бабушка. Я посмотрел на папу, который смущённо отвернулся, и твёрдо произнёс: «Смогу».

Десятилетние Саша с Вовой, тоже пошли со мной в сарай, где жили куры и утки. К моему удивлению, кур уже не осталось, а в углу, на кучке сена, пригрелись две серенькие уточки. От их жалкого вида мне стало как-то не по себе. Братья это заметили и стали мне спокойно объяснять, где взять кряж, где лежит топор. Им уже не раз приходилось видеть, как сосед отрубал нашим курам и уткам головы.

Когда я взял в руки тёпленькое и покорное существо, в глазах у меня потемнело, а в груди сдавило. «Какой же я будущий солдат, если не могу убить даже утку», – промелькнула мысль, и я довёл дело до конца.

На следующий день мы уже ели суп из этой утки, и все нахваливали, но мне он казался не вкусным.

В дальнейшем, мама устроила меня на работу к себе в райфинотдел, налоговым инспектором. Мне тоже выдали продовольственную карточку служащего, и я стал получать паёк: 300 грамм хлеба на день, плюс два раза в неделю выдавали немного крупы и подсолнечного масла. После Нового года у нас свои запасы овощей закончились. Оставался только паёк, да то, что удавалось купить на рынке по очень высокой цене. Чтобы выжить, мы с мамой выменивали в деревнях картошку на бабушкины старинные платья, хранящиеся в сундуке, и на золотые и серебряные украшения, которых было мало и хватило ненадолго.

По своим служебным делам я часто ездил в командировки. За мной закрепили одиннадцать сельсоветов: Даниловский, Попковский, Хабаровский, Ермаковский, Вахтинский, и другие. У мамы было столько же. Иногда удавалось доехать до места на попутном транспорте, но чаще всего ходили пешком по двадцать – тридцать километров. Машин и лошадей попадалось на пути мало, их тоже мобилизовали на фронт.