Снайперы

Утихло все, и попер нас поезд. Пошел, и пошел, и пошел. С перепугу или еще с чего-то, но у тяжелораненых, в том числе и у меня, открылся страшный понос, стало невозможно, течет из тебя и все, как вода. Такой запах стоял, что невозможно в вагоне находиться. Так что до Москвы, как собирались, нас не довезли, разгрузили в Вязьме. Там уже встречал санитарный автобус, на него тяжелораненых сняли с состава. И я там в госпитале шесть месяцев пролежал. Причем по приезде решили мне ноги ампутировать. И опять посчастливилось. Как раз смена медсестер была, когда уже назначили ампутацию. А тут привезли кинопередвижку, поставили ее в седьмую палату, что ходячие выздоравливающие лежали. Все туда кинулись, меня один ходячий солдат спрашивает: «А ты?» Ну как я доберусь, тогда ребята решили меня с кроватью, она была на колесиках, довезти. Закатили меня первым, потом второго, третьего. А ведущая сестра не проверила, где я нахожусь, она сменилась, и не отметила, что меня назначили на операцию. Все фильм смотрят, а я плачу, мне не до кино, ведь ноги отнимут. Тогда тот самый солдат говорит: «Чего ты переживаешь, ноги у тебя шевелятся, поэтому ни в коем случае не давайся им». Ну как ты тут не дашь?! Приходят врачи, кричат, давайте Солдатова в операционную нести. К счастью, меня взять никак нельзя было, кровать к кровати стоят, с носилками не подберешься. Так и оставили до утра. На следующий день приходят, я кричу, что не дам отнимать ноги. И плачу. Санитары ушли, что делать, не знают. Тогда приходит сам ведущий хирург, женщина, и приказывает санитарам: «Что вы его слушаете, кладите на носилки и несите в операционную». Меня положили и туда притаскивают. Ох ты, врачей стоит кругом масса. Думаю, в чем же дело, что такое, отчего их так много. Оказалось, что в это время приехал с инспекцией профессор. С меня все повязки сняли. Обычно это делали санитарки, а тут сама ведущий врач снимала, а я все равно продолжаю кричать, что не дам ноги отнимать. И тут профессор подошел, как глянул на хирургов, на меня развернулся, спрашивает: «Как это, кто тебе сказал, что будут ноги ампутировать? Ну-ка давай-ка я рефлексы проверю». И после говорит: «Что ты плачешь, ты еще бегать будешь!» У меня слезы на глазах, отлегло от сердца. Инспектор приказал загипсовать меня, и давать лекарства. Но ведущий хирург не сдается, начала апеллировать к тому, что раны не закрываются, может быть заражение крови, а там и гангрена пойдет. Но профессор говорит: «Ничего не случится, давайте гипсуйте». У меня еще и здесь, в Крыму последние три осколка вышли с левой ноги. А ходил после выздоровления спокойно. Вот такое мучение в госпитале перенес.

В июне 1944-го нас давай из госпиталей отправлять в тыл, потому что надо их освобождать, впереди планировалось большое наступление. Я чуть-чуть начал подниматься на костылях, поэтому меня дальше в тыл отправили. Одиннадцать дней ехал, у меня зарубцевались раны на ногах. Все время на перевязку в поезде ходил, это, по всей видимости, и помогло. А скула долго не заживала. Она же страшно чесалась, нет-нет, и руками коросту сдеру. Отправили в Сибирь, еще полтора месяца пролежал в Красноярске. После в госпитале решили мне назначить где-нибудь отдых в санатории, чтобы поправиться и подкормиться, ведь в Вязьме не ел ничего. Но я отказался, попросился домой. Удивленно спрашивают: «А что дома-то, повсюду голод, в санатории гораздо лучше кормить станут». В селах и деревнях тогда даже кору с деревьев ели, листки и сучки разные варили. Плохо было. Но все равно, коровка-то у матери имелась, а мне молока надо было.

Так что я домой попал ближе к концу лета 1944-го. Списали по ранению. Прибыл в деревню. На костылях еще ходил. Председатель колхоза приходит и говорит матери: «Надо какую-то работу ему придумать, пусть созревший горох охраняет». Тогда сильно воровали на полях голодающие из других деревень. Даже рожь ножницами стригли. Ну что же, я лежал у костра, ребятишек к себе приманил. Они около меня стручки себе собирали, и следили, чтобы никто по полю не ходил. Еще один демобилизованный по ранению в руку вернулся: ему доверили рожь охранять. Трудодни шли.

Весной 1945-го меня направили на курсы пчеловодов в райцентр Шумерля. 9 мая как раз пчел выставили в лесу, и я шел на пчельник через леспромхоз, там у вырубки небольшой поселок образовался. Гляжу, что такое, около конторы мужики собираются с красными флагами. Радио во всю мощь работает. Столько радости на лицах. Оказалось, день Победы. Ой, ты Господи. Радовались ли? Какой там, как не радоваться, ведь с 1941-го по 1945-й вытерпел народ. Такую тяжесть вынесли.

Как относились к девушкам-санинструкторам на передовой?