Снайперы. Огонь на поражение

…Миновав продолговатое здание, в котором размещался штаб немецкого полка, «кортеж» через полторы сотни метров свернул с дороги направо и, оказавшись на территории, где до войны располагались зернохранилища, остановился между складскими постройками, укрывшись от посторонних глаз за стенами одной из них. Показавшийся над бортом «Ганомага» майор танковых войск вермахта настороженно осмотрелся вокруг, затем распахнул двустворчатую дверцу, находившуюся в корме машины, пружинисто спрыгнул на землю и принялся тихо беседовать с подошедшими к нему мотоциклистами. Следом за офицером наружу выбрались двое солдат-артиллеристов – один совсем еще юноша, а другой уже взрослый мужчина лет приблизительно тридцати с отчетливым и легко запоминающимся шрамом на лбу. Молча переглянувшись, они присоединились к шушукающимся «коллегам». Механик-водитель бронетранспортера в звании унтер-офицера также покинул свое место, но остался внутри корпуса «Ганомага», устроившись на скамье, смонтированной вдоль борта, и зачем-то положив возле себя «МР-40» и пару гранат…

…При всей, на первый взгляд, обычности происходящего у стороннего наблюдателя, окажись он неподалеку, неминуемо возникло бы сразу несколько вопросов. Во-первых, зачем мотоциклисты и экипаж «Ганомага» в прямом смысле спрятали вверенную им технику среди пустующих складов? Во-вторых, с какой стати у солдат со знаками различия артиллеристов на вооружении оказались снайперские винтовки советского производства? И в-третьих, самое главное, – почему все эти люди, облаченные в немецкую военную форму, разговаривали между собой, пусть и достаточно приглушенно, однако на очень хорошем, правда, далеко не всегда литературном, русском языке?

Впрочем, даже малейшего намека на соглядатаев или зевак, шатающихся где-то поблизости, не было. Ответ же на заданные чуть выше вопросы был таковым: и майор-танкист, и приехавшие вместе с ним «вояки-арийцы» к вермахту никакого отношения не имели, поскольку являлись военнослужащими РККА, которые проводили чрезвычайно опасную и рискованную боевую операцию в расположении неприятельских частей…

* * *

…Исполняющий обязанности командира батальона Гюнтер Хаген в новой, с иголочки, форме с погонами обер-лейтенанта сидел на лавочке, спрятавшейся под сенью густо разросшихся около западного торца здания штаба кустов сирени. Недавно закончилось очередное совещание у начальства, проходившее в душной, тесной и насквозь прокуренной комнате. Присутствовавшие на нем офицеры из-за сложившейся на фронте ситуации заметно нервничали, спорили по каждому незначительному поводу, перебивая друг друга, и постоянно ругались между собой, переходя на личности. Все это не добавляло конструктивизма, а, наоборот, создавало тревожную атмосферу и мешало принятию свежих решений. И, как ни старался угомонить своих подчиненных оберст-лейтенант Вернер, руководивший совещанием вместо командира полка Шредберга, убывшего в штаб дивизии, однако снизить градус напряженности ему так и не удалось. В итоге оберст-лейтенант, решительно врезав кулаком по столу, прекратил бесполезные «прения», сухо зачитал перечень распоряжений, который составил Шредберг перед отъездом, а затем попросту выгнал всех вон. И теперь Хаген, никуда особо не торопившийся, поскольку его люди со вчерашнего вечера были расквартированы для отдыха в сельских домах, блаженно вытянув ноги и прикрыв глаза, наслаждался одиночеством и тишиной, витая очень далеко от окружающей его суровой действительности.

Сначала Гюнтер вспомнил родителей, раньше улыбчивых и энергичных и резко вдруг сдавших с началом войны, потом брата, с которым в детстве частенько удирал на рыбалку и изредка ссорился по пустякам. Затем перед мысленным взором обер-лейтенанта возник дом, где он родился и вырос, с чистыми опрятными комнатками, обставленными довольно простой, но со вкусом подобранной мебелью, создававшей непередаваемое ощущение умиротворенности и уюта. И, конечно, всплыло в памяти широкое светлое окно в гостиной, утопавшее каждое лето в ярких соцветиях замечательных роз, росших в расставленных на подоконнике глиняных массивных горшках. Волшебно благоухающие цветы являлись предметом искренней гордости его матери и быстро ставших в семье нарицательными многочисленных шуток отца, с завидным постоянством предлагавшего заменить кактусами эти прекрасные розы и аргументировавшего свои доводы тем, что колючки присутствуют и у тех, и у других…

Картины той мирной жизни, где не было крови, страданий, войны, зато присутствовали родные, до боли знакомые лица, а также залитые солнечными лучами аккуратные черепичные крыши и узкие мощеные улочки средневекового городка, проплывали в сознании офицера, словно в немом добром кино, успокаивая душу и сердце, и погружая Гюнтера в приятные мечты…

* * *