Снайперы

– Ну, расскажи, подруга, как это было первый раз? Где? На сеновале? На покосе?

– На Ивана Купала, – шепчет Маруся.

Девушка обнимает ее, и они присаживаются на пустую подставку из-под пожарных ведер, словно на общий детсадовский стульчик.

– Ну расскажи, расскажи, – тормошит ее девушка. – Он тебе нравился?

Маруся отрицательно качает головой.

– А как? Как?

– А над ним все смеялись, он такой безобидный, всем помогает, все рассказывает…

– Дурачок, что ли?

Маруся мнется.

– Ну, не дурачок, а все всё равно смеялись…

– А тебе его жалко стало.

– Нет, я просто увидела… Жарко было, все купаться полезли, мы отдельно, ребята отдельно, а он к нам прибежал. Голый, и я увидела: у него как стакан с молоком – большой и белый.

– И тебе захотелось? С ним?

Маруся кивает головой.

– И в ночь на Ивана Купала он погнался за тобой?

– Я… Сама…

– Ты мне нравишься, подруга! Хочешь, я с тобой останусь? Вдвоем веселее будет.

– А как?

– Запросто! А меня Зоей звать.

– Меня – Марусей.

– Так хочешь?

– Ага.

– А ты знаешь, что завтра как раз Иван Купала?

Маруся кивает головой.

* * *

Капитан, отодвинув шторку, говорит с усмешкой:

– Деревня гуляет!

Дима подходит к окну. На баке полуголые матросы поливают друг друга из пожарных ведер, хохочут, орут:

– Иван Купала! Поливай, кого попало!

Они стоят и смотрят, и что-то более существенное, чем стекло, отделяет их с капитаном от веселых ребят. И, словно отвечая на Димин вопрос, капитан вдруг рассказывает о себе:

– Я – ровесник века. Представляете, что это такое? Я еще первую революцию помню, в девятьсот пятом с отцом на демонстрацию выходил. Он был помощником паровозного машиниста, его в первый Совет избрали. В Октябрьскую мне уже семнадцать было, сразу к большевикам пристал. В восемнадцать в плену у белочехов оказался, а плавучей тюрьмой вот этот самый лихтер был, с рыбаками который… Потом с Колчаком воевал. В ленинский призыв в партию вступил. В тридцать лет капитаном стал. Золотопромышленность обеспечивали, Игарку строили. Потом война. Тут уж комбинат «Норд» все жилы из нас вытянул. И до сих пор тянет…

Садится к столу.

– Устал… Да и время мое уходит. Сейчас новая поросль пошла, после речного техникума, грамотные, молодые. Институт открыли, глядишь, и на мостике инженеры появятся. Пора уступать дорогу.

И, несколько поколебавшись, добавляет, не глядя на Диму:

– Мы люди подневольные. Что сказали, то и везем. Но свое мнение имеем. И дай бог молодым капитанам возить нормальные грузы и грузиться не за колючей проволокой. А дело к тому идет. Только порядок – он нам завсегда будет нужен. Нельзя русскому человеку без твердой руки.

Оборачивается к Диме:

– Думаете, я не знаю, как в других странах живут? Знаю, повидал на перегонах судов. И в Америке бывал, когда вот этот пароход принимал, и в Германии до войны и после войны. Русский человек так жить не сможет. Ну вот представьте, чтобы у нас рядовой солдат и старший офицер запросто, как там, сидели в пивнушке за одним столом. Да он же, солдат этот, потом ни одного распоряжения не выполнит, поскольку себя ровней считать будет! А дай нашим людям волю да сытость, кто поедет Север осваивать, комбинаты и железные дороги строить? Сразу полстраны опустеет!

– Вы говорите: порядок, порядок. А что же тогда счастье? Любовь? Тоже порядок?

Дима улыбается. Ему кажется, что своим вопросом он рушит все капитанские доводы.

Капитан же утвердительно кивает аккуратно подстриженной головой.

– И счастье – порядок! Вот, возьмите тех же белогвардейцев и других врагов советской власти. За что они воевали? За любовь? За счастье? Или, может, за богатства свои? Нет, они воевали за порядок! За свой порядок! За то, чтобы им каждое утро подавали кофе в постель, чтобы мужики кланялись, чтобы каждый день в ресторанах шампанское пить! И правильно товарищ Сталин говорит, что врагов у советской власти еще много! Пока вот эта память об ихнем порядке жива, будут существовать наши классовые враги!

– Выходит, мы с памятью воюем?

– Не воюем, а боремся, – строго поправляет капитан.

Встает, оправляет китель.

– Ну ладно, отдыхайте. Недолго уж осталось. Три дня, на четвертый будем на месте.

* * *

На лихтере готовятся к свадьбе. Зоя чистит рыбу, которую выменяли у рыбаков на веревки и старые спасательные пояса из пробки.

Кузьма и Маруся выехали на моторке в леспромхозовский поселок с ровным берегом, заставленным лодками. Улица из добротных одинаковых домов, каждый на два хозяина, чистенькие палисадники. Дед сидит на пеньке в шапке, шубе и в рукавицах. Бородат, лицо кажется обгорелым.

– Дедушка, где можно молочка купить? – спрашивает Маруся.

– Заходи, – хрипит дед и машет рукой за спину, – сноха нальет.

Седая женщина налила Марусе молока – еще теплого, только что привезла с дойки. Дед хрипло кричит с улицы:

– По трешке бери!

– Больше молока нигде не найдете, – говорит женщина, принимая деньги, – мы его сразу же в совхоз сдаем.

– За деньги?

– Ну а как же!

– Ой, а у нас в деревне, – рассказывает Маруся, – никаких денег не надо, потому что на них ничего не купишь.

– А как же люди-то живут?

– Так все же свое!