Снег

Пожилой подкашливавший детектив вел себя так, словно его целью было не расследовать преступление, а заставить о нем забыть, договаривался о встрече со знакомыми Ка и встречался с ними, но во время допроса гораздо больше рассказывал сам. Таркут Ольчюн благодаря этому добродушному и любившему турок детективу узнал о двух женщинах, которые вошли в жизнь Ка за восемь лет, предшествовавших поездке Ка в Карс. Я тщательно записал к себе в тетрадь телефоны этих двух женщин, одна из которых была турчанкой, а другая — немкой. В последовавшие после поездки в Карс четыре года у Ка не было никаких отношений с женщинами.

Не разговаривая, под снегом, мы вернулись к дому Ка и нашли полную, приветливую, но все время жаловавшуюся хозяйку дома. Открывая холодноватую мансарду, где пахло сажей, она сказала, что скоро нужно вносить плату за квартиру, и если мы не заберем все вещи и не уберем всю эту грязь, она все выбросит, и ушла.

Когда я вошел в темную, сплющенную и маленькую квартиру, где Ка провел восемь лет своей жизни, я почувствовал его неповторимый запах, который был знаком мне с детства, и растрогался до слез. Это был запах, который шел от шерстяных свитеров, их вручную вязала его мать, из его школьной сумки и из его комнаты, когда я приходил к ним домой; я думаю, что это был запах какого-нибудь турецкого мыла, марки которого я не знаю и спросить о которой не догадался.

В первые годы в Германии Ка работал носильщиком на рынке, перевозчиком грузов при переездах, преподавателем английского языка для турок и чистильщиком обуви, а после того как его официально признали в статусе «политэмигранта», он начал получать "пособие эмигранта" и разорвал отношения с коммунистами, собиравшимися при турецком Народном доме, где он находил работу. Турецкие коммунисты в ссылке считали Ка слишком замкнутым и «буржуазным». Последние два года другим источником доходов Ка были выступления, где он читал свои стихи, вечера встреч, которые он устраивал в муниципальных библиотеках, домах культуры и турецких обществах. Если он проводил эти чтения, на которые приходили только турки, хотя бы три раза в месяц (а их число редко превышало двадцать) и таким образом зарабатывал пятьсот марок, и получал четыреста марок пособия, это позволяло ему дотянуть до конца месяца, но это случалось очень редко. Стулья, пепельницы были старыми и ветхими, а электрическая печь — ржавой. Сначала я нервничал из-за докучливости хозяйки и собирался заполнить старый чемодан и сумки, которые были в комнате, всеми вещами моего друга и унести их: подушку, которая хранила запах его волос, галстук и ремень, который, я помнил, он носил и в лицее, его ботинки марки «Балли», которые он "носил по дому, как тапки", хотя носки их продырявились от; его ногтей, о чем он написал мне в одном своем письме, его зубную щетку и грязный стакан, в котором она стояла, примерно триста пятьдесят книг, старый телевизор и видеомагнитофон, о котором он мне никогда не говорил, поношенный пиджак, рубашки и пижамы, которые он привез из Турции и которым было восемнадцать лет. Я утратил самообладание, не увидев на его столе главное, что я надеялся найти, и то, ради чего приехал во Франкфурт, — это я понял, едва войдя в комнату.

В своих последних письмах, которые он слал мне из Франкфурта, Ка с радостью писал, что после четырехлетних усилий закончил новую книгу своих стихов. Книга называлась «Снег». Большую часть из них он записал в Карсе в зеленую тетрадь, при взрывах внезапно «пришедшего» вдохновения. После того как он вернулся из Карса, почувствовал, что в книге заключался некий глубокий и загадочный порядок, который он сам до этого не замечал, и четыре года во Франкфурте он восполнял недостатки книги. Это усилие было изнурительным и вызывавшим страдание. Потому что строки, приходившие в Карсе с такой легкостью, будто ему их шептал кто-то, во Франкфурте Ка совершенно не мог услышать.

Поэтому он стремился найти скрытую логику книги, большую часть которой написал в Карсе с воодушевлением, и совершенствовал написанное, следуя этой логике. В последнем письме, которое он мне отправил, он написал, что наконец все эти усилия увенчались результатом, что он опробует стихотворения, прочитав их в некоторых немецких городах, написал также, что в конце концов все, как надо, расположилось по своим местам, и он отпечатал книгу, которую писал в единственной тетради, и отправит одну копию мне, а другую — своему издателю в Стамбуле. Не мог бы я написать несколько слов для обложки книги и отправить ее нашему общему другу Фазылу, издателю книги?