Снег

Тут же началась неприличная беседа о европейских женщинах, полная тоски и раздражения. Один высокий, стройный и достаточно красивый молодой человек, которого до сих пор никто не замечал, начал рассказывать:

– Однажды мусульманин и европеец встретились на вокзале. Поезд не приходил. Впереди на перроне очень красивая француженка тоже ждала поезда…

Это, как мог предположить любой мужчина, закончивший мужской лицей или отслуживший в армии, был рассказ о налаживании связей между нациями и культурами при помощи физической силы. Неприличные слова не использовались, а грубая сущность рассказа была скрыта пеленой намеков. Но через короткое время в комнате создалось такое настроение, которое Фазыл назовет: «Меня охватил стыд!»

Тургут-бей встал.

– Все, сынок, хватит. Давай обращение, я его подпишу, – сказал он.

Тургут-бей подписал обращение новой ручкой, которую вытащил из кармана. Он устал от шума и табачного дыма и уже собирался встать, но Кадифе его удержала. А затем встала сама.

– Послушайте сейчас минуточку и меня, – сказала она. – Вам не стыдно, но мое лицо пылает от того, что я слышу. Я повязываю себе это на голову, чтобы вы не видели мои волосы, но из-за этого мне еще больнее за вас…

– Не ради нас! – скромно прошептал какой-то голос. – Ради Аллаха, ради твоей собственной души.

– Я тоже хочу сказать кое-что для немецкой газеты. Запишите, пожалуйста. – Интуиция, свойственная актерам, подсказала ей, что за ней наблюдают наполовину с гневом, наполовину с восторгом. – Девушка из Карса – нет, напишите «мусульманка из Карса», для которой из-за ее убеждений платок стал знаменем, внезапно перед всеми сняла платок из-за отвращения, которое ее охватило. Это будет хорошая новость, которая понравится европейцам. И теперь Ханс Хансен издаст наши речи. Когда она снимала платок, она сказала следующее: «О Аллах, прости меня, потому что я теперь должна быть одна. Этот мир такой омерзительный, и я так разгневана и бессильна, что твоей…»

– Кадифе, – неожиданно вскочил на ноги Фазыл, – не снимай платок. Мы все, все мы сейчас здесь. Включая Неджипа и меня. Из-за этого мы все, все умрем.

Внезапно все растерялись от этих слов. Кто-то сказал: «Не говори глупостей», «Конечно, пусть она не снимает платок», но большинство смотрело с надеждой, ожидая, с одной стороны, скандальную историю, какое-нибудь происшествие, а с другой стороны, пытаясь понять, что это за провокация и чья это игра.

– Вот каких два предложения я хочу опубликовать в немецкой газете, – сказал Фазыл. Шум в комнате усиливался. – Я говорю не только от собственного имени, но и от имени моего покойного друга Неджипа, жестоко убитого и погибшего как борец за веру в ночь мятежа: Кадифе, мы очень тебя любим. Смотри, если ты снимешь платок, я покончу с собой, не снимай.

Как считают некоторые, Фазыл сказал Кадифе не «любим», а «люблю». Может быть, это было придумано для того, чтобы объяснить последовавшие действия Ладживерта.

Ладживерт изо всех сил закричал:

– Чтоб никто в этом городе не говорил о самоубийствах! – затем вышел из комнаты и ушел из отеля, даже не взглянув на Кадифе.

Это сразу завершило собрание, а те, кто был в комнате, быстро разошлись, хоть и не очень тихо.

32 Я не могу быть собой, когда у меня две души

О любви, о том, как быть незначительным, и об исчезновении Ладживерта

Ка вышел из отеля «Кар-палас» без четверти шесть, до того как Тургут-бей и Кадифе вернулись из «Азии». До встречи с Фазылом было еще пятнадцать минут, но ему захотелось пройтись по улицам, ощущая счастье. Повернув налево, он ушел с проспекта Ататюрка и, прогуливаясь и глядя на толпу, заполнившую чайные, на включенные телевизоры, на бакалейные магазинчики и фотомастерские, дошел до речки Карс. Он поднялся на мост, и, не обращая внимания на холод, выкурил одну за другой две сигареты «Мальборо», и представил себе то счастье, которое ждет его во Франкфурте вместе с Ипек. На противоположном берегу реки в парке, где когда-то по вечерам богатые жители Карса смотрели на тех, кто катался на коньках, сейчас была пугающая темнота.

На мгновение Ка опять спутал Фазыла, который пришел на железный мост с опозданием, с Неджипом. Они вместе пошли в чайную «Талихли кардешлер», и Фазыл в мельчайших подробностях рассказал Ка о собрании в отеле «Азия». Он договорил до того места, когда почувствовал, что его родной маленький город принимает участие в мировой истории, и тут Ка попросил его замолчать, словно выключил на какое-то время радио, и написал стихотворение «Все человечество и звезды».