Снег

В этом не было необходимости, потому что и зал замолчал, и в пьесе этих слов не было. Те, кто стоял, сразу же сели и услышали другие слова:

– Страдает!

Наверное, это была только часть фразы, потому что никто не мог понять, кто же страдает. Раньше это слово вызывало ассоциацию со словом «народ», а сейчас жители Карса не понимали, кто страдает: те, на кого они смотрели весь вечер, или они сами, или Фунда Эсер, или же республика. Но все же чувство, о котором говорила эта фраза, было правильным. Зал, объятый страхом, погрузился в смущенное молчание.

– Славная и священная турецкая нация! – произнес Сунай Заим. – Никто не сможет вернуть тебя из того великого и благородного путешествия, в которое ты отправилась по пути просвещения. Не тревожься. Мракобесы, нечистые и отсталые люди никогда не смогут вставить палки в колеса истории. Те, кто поднимает руку на республику, свободу, просвещение, погибнут.

Послышался только один насмешливый ответ, который произнес смелый и разгоряченный приятель Неджипа, сидевший через два кресла от него. А в зале между тем царили глубокая тишина и страх, смешанный с удивлением. Все сидели, выпрямившись и не двигаясь, все ждали ласковых и строгих слов спасителя, который объяснит смысл этого скучного спектакля, ждали, что он расскажет несколько мудрых историй, которые все будут обсуждать дома. Но в кулисах с обеих сторон показалось по солдату. Затем к ним присоединились еще трое, которые вошли через заднюю дверь, прошли между креслами и поднялись на сцену. Сначала жителей Карса встревожило, что актеры прошли между зрителями, как это принято в современных пьесах, а потом позабавило. В тот же момент на сцену бегом поднялся мальчишка-газетчик в очках, зрители его сразу же узнали и заулыбались. Это был Очкарик, симпатичный и смышленый племянник владельца главной газетной лавки Карса, находившейся напротив Национального театра. Очкарика знал весь Карс, так как он каждый день сидел в лавке. Он подошел к Сунаю Заиму и, когда тот наклонился, что-то прошептал ему на ухо.

Весь Карс увидел, что услышанное очень огорчило актера.

– Нам стало известно, что директор педагогического института скончался в больнице, – сказал Сунай Заим. – Это низкое преступление будет последним нападением на республику, на светские порядки, на будущее Турции!

Зал еще не переварил эту новость, как солдаты на сцене спустили ружья с плеч, взвели курки и нацелились на зрителей. Раздался грохот выстрелов.

Можно было подумать, что это шутливое устрашение, знак, посланный из выдуманного театрального мира пьесы тем печальным событиям, которые происходили в жизни. Жители Карса, чей театральный опыт был весьма невелик, решили, что это модная сценическая новинка, пришедшая с Запада.

И все же по рядам прошло сильное движение, волнение. Те, кто испугался звука выстрелов, истолковали это волнение как страх других. Несколько человек попытались снова встать со своих мест, а «бородатые реакционеры» на сцене сжались от страха еще сильнее.

– Никому не двигаться! – сказал Сунай Заим.

Солдаты снова зарядили ружья и еще раз нацелились прямо на зрителей. Как раз в этот момент невысокий смелый студент, сидевший через два кресла от Неджипа, вскочил и прокричал:

– Будь прокляты светские безбожники, будь прокляты безбожные фашисты!

Солдаты выстрелили опять.

Вместе с грохотом выстрелов по залу опять пронеслось дуновение страха.

После этого все увидели, что студент, сидевший в заднем ряду и только что кричавший, рухнул в свое кресло, потом, вскочив опять, беспорядочно задергал руками. Несколько человек, смеявшихся весь вечер над странным и вызывающим поведением студентов училища имамов-хатибов, посмеялись и над этим, и над тем, как, совершая еще более странные движения, студент упал между рядами как мертвый.