Снег

Я описываю происшедшее столь подробно, чтобы объяснить, почему бо́льшая часть зрителей в Национальном театре сидела не шелохнувшись, несмотря на то что по ним стреляли. Когда солдаты выстрелили во второй раз, все решили, что агония студента, которому попали в висок, шею и чуть выше сердца, была забавной частью страшной пьесы, поскольку незадолго до того он вел себя слишком смело. Одна из других двух пуль попала в грудь молча сидевшего сзади студента училища имамов-хатибов (его двоюродная сестра была первой девушкой-самоубийцей), а другая – в покрытый пылью и паутиной циферблат часов на стене, вот уже шестьдесят лет не работавших, в двух метрах от проектора. Из того, что во время третьего залпа одна из пуль попала в то же место, майор-инспектор сделал вывод, что один из солдат-снайперов не сдержал клятву, данную на Коране, и уклонился от убийства человека. Другой похожей темой, о которой пишет в своем рапорте майор, было то, что еще один убитый во время третьего залпа студент, горячий исламист, одновременно был трудолюбивым и ревностно исполнявшим свой долг агентом Карсского отделения НРУ; в скобках майор указывает, что юридических оснований для выплаты денежной компенсации его семье, подавшей в суд на государство, нет. Трудно объяснить, почему бо́льшая часть зрителей, не двигаясь, смотрела на солдат, вновь заряжавших ружья, хотя две последние пули убили Рыза-бея, любимого всеми религиозными и консервативно настроенными жителями Карса, на деньги которого был построен общественный источник в квартале Кале-Ичи, и его слугу, который был опорой старику, потому что тому уже трудно было ходить; эти два верных друга стонали, мучаясь в агонии посреди зала.

– Мы, сидевшие в задних рядах, поняли, что происходит нечто страшное, – говорил много лет спустя владелец молочной фермы, до сих пор не разрешивший назвать свое имя. – Мы боялись, что если двинемся с места, если привлечем к себе внимание, то несчастье постигнет и нас, и поэтому наблюдали за происходящим, не издавая ни звука!

Куда попала одна из пуль, выпущенных во время четвертого залпа, не смог установить даже майор-инспектор. Другая ранила молодого торговца, приехавшего из Анкары в Карс, чтобы организовать продажу в рассрочку энциклопедий и настольных игр (через два часа он умрет от потери крови). Еще одна пуля проделала огромную дыру в полу ложи, где в начале 1900-х годов располагался со своей разряженной в меха супругой один из богатых армянских торговцев кожей, Киркор Чизмеджян, в те вечера, когда приходил в театр. Другие две пули, одна из которых вошла в зеленый глаз Неджипа, а другая – в его широкий и чистый лоб, убили его, согласно одному не очень правдоподобному утверждению, не сразу; впоследствии рассказывали, что юноша, взглянув на сцену, сказал: «Я вижу!»

После этих последних выстрелов бегущие к дверям, кричавшие и вопившие люди попрятались. Режиссер прямой трансляции, должно быть, лег на пол у стены; его камера, которая постоянно двигалась то вправо, то влево, застыла в неподвижности. Телезрителям теперь было видно на экранах только тех, кто почтительно безмолвствовал в передних рядах, и людей на сцене. И все же бо́льшая часть горожан поняла по звукам выстрелов, крикам и шуму, слышавшимся из телевизоров, что в Национальном театре происходит что-то странное. Даже те, кто ближе к полуночи заскучал и задремал у телевизоров, уставились на экран после грохота выстрелов, не прекращавшегося уже восемнадцать секунд.

Сунай Заим был достаточно опытным актером, чтобы почувствовать момент всеобщего внимания. «Солдаты-герои, вы выполнили свой долг!» Изящным движением он повернулся к Фунде Эсер, все еще лежавшей на полу, и, манерно склонившись, протянул ей руку. Та поднялась на ноги, опираясь на руку своего спасителя.

Один чиновник в отставке, сидевший в первом ряду, встал и зааплодировал им. К нему присоединились еще несколько человек из передних рядов. С задних рядов тоже раздалось несколько хлопков, от страха или из привычки хлопать вместе со всеми. Оставшаяся часть зала была безмолвна, как снег. Все словно протрезвели; некоторые, хотя и видели людей, бившихся в агонии, решили, что это часть представления, и, облегченно вздохнув, начали еле заметно посмеиваться, а другие едва приподняли голову из углов, куда попрятались, как их снова напугал голос Суная Заима.

– Это не пьеса, это начало революции, – сказал он назидательным тоном. – Мы сделаем все для нашей родины. Верьте славной турецкой армии! Солдаты, уведите их.

Двое солдат увели двух бородатых «реакционеров» со сцены. И пока другие солдаты перезаряжали ружья и направляли их на зрителей, на сцену выскочил какой-то странный человек. Да, он был странным, потому что по его торопливым и некрасивым движениям, совершенно не годившимся для сцены, было понятно, что он не актер и не солдат. Многие жители Карса посмотрели на него с надеждой, ожидая, что он скажет, будто все было шуткой.

– Да здравствует республика! – закричал он. – Да здравствует армия! Да здравствует турецкая нация! Да здравствует Ататюрк!