Снег для продажи на юге

– Следующее изделие как раз и пойдёт по пологой… – напомнил Еленский.

– А в отсек ничего у вас не попало? Какая-нибудь отвёрточ-ка, палка в колесо? Оставляют же хирурги ножницы в животе, – предположил Трефилов и сам отверг: – Смешно, ведь картина одинакова по всем четырём каналам. Ну, а ваша версия?

– Возможно, ферма двигателя деформируется от силы тяги.

– Посчитать нельзя?

– Не на ручной же машинке силами одной девочки, – усмехнулся Еленский. – Мы, конечно, дадим задание нашим прочнистам в Москве, но если те потребуют доработки отсека, пуска не будет, наверно, до марта.

Странный звук донесся из угла, где сидела Рая. Аратову почудился всхлип, но было как-то неудобно оглядываться тотчас, и лишь заметив, как вытягиваются лица окружающих, он краем глаза посмотрел на Раю. Её лицо сморщилось и блестело от слёз, которые она не думала вытирать, а тонкие губы кривились в неопределённой гримасе.

Наступила неловкая тишина.

– Голова болит, – жалобно проговорила Рая, заметив, что на неё смотрят.

– Зачем же плакать? – удивился Еленский. – У меня пирамидон есть.

– Говорил я, перегрузили девчонку, – громко сказал Трефилов. – Это всё Федот с его трудолюбием. Он и Виктора заездил.

Махнув рукой, Рая выбежала из комнаты, оставив мужчин в смущённом молчании.

* * *

Девушки прилетели накануне следующего пуска. Устав от мужского общества, Аратов ждал их с нетерпением. Он почти с нежностью думал о Фаине, вспоминая, как та проходила по дорожкам заводского сада – с красным зонтиком, в юбке из шотландки, в остроносых туфельках на колких каблучках; в Аул она приехала в валенках, платке и лётной куртке – он разочаровался, только тогда и сообразив, что ждал увидеть её на «шпильках».

– Ах, Михалыч, – воскликнула при встрече Фаина, – я бы расцеловала тебя, так рада.

– «Бы да кабы»! А я возьму и расцелую, – засмеялась Валя, обнимая Аратова и трижды целуя его. – И ещё три раза – за Витьку. Что ж он не приехал?

«Чему радуются? – недоумевал Аратов. – Прилетели перед самым Новым годом – могут ведь и не выбраться обратно».

Это он должен был радоваться их появлению, но на самом деле расстроился, острее, чем прежде, почувствовав оторванность от дома; мысли о Москве захватили его.

Он представлял себе новогоднюю вечеринку в комнате Прохорова, увешанной странными, беспокоящими картинами, в небольшой компании близких людей, разбавленной единственной незнакомкой – приглашённой специально для него. Он предвкушал танцы подле ёлки, шампанское, бенгальские огни и какие-нибудь игры на ночном бульваре, нелепые в другое время.

Он представлял себе собственную комнату – узкий «пенал», оформленный им, к неудовольствию Игожевых, по-своему: одна из стен была покрашена чёрной краской (сплошь, кроме двух чистых прямоугольников, которые Прохоров позже записал абстрактными композициями), лампа в углу была сделана из винной бутылки, а на письменном столе лежал гипсовый череп, вызывавший особенные возражения Лилии Владимировны. «Бедный Йорик, – отвечая ей, говорил Аратов, – он помогает заниматься: при нём нельзя мыслить ортодоксально».

Он представлял себе прилавки ГУМа, изобилующие неважными предметами.

Он представлял себе ярко освещённую улицу, на которой видел среди прохожих множество девушек и детей.

Он представлял себе встречу с Олечкой Вербицкой, повторение той, когда Аратов, обычно носивший берет, вдруг надел чужой котелок и девушка, показывая пальчиком, удивлённо и обрадованно воскликнула: «Уй ты, в шляпе!» Он пришёл в восторг от этого восклицания, понимая, что так не скажешь неблизкому человеку.

Он представлял себе, как надевает крахмальную сорочку и повязывает галстук.

Он представлял себе новогоднюю ночь здесь, в Ауле – без снега, без ёлки, без музыки, – зная, как это будет выглядеть, по опыту «прописки».

Прилетевшие девушки заперлись у Раи, расспросы о Москве пришлось отложить, и он постучался к Еленскому. Тот, накинув на плечи куртку, сидел за пасьянсом, и Аратов озадаченно хмыкнул. Занятие, на его взгляд, было странным для молодого мужчины.

– Пётр Зиновьич! – воскликнул он. – Нижайшая просьба: может быть, ты и судьбу мою дальнейшую предскажешь? Не в смысле повышения в должности, это само собой, а в смысле казённого дома и червонного интереса? Верить не верю, а слушать люблю.

– За этим обратись к Фаине. Большой специалист, сразу определит, чем сердце успокоится. Только ты зря иронизируешь: пасьянс – дело серьёзное. У меня процент совпадений близок к восьмидесяти.

– Что ты загадываешь?

– Обычно я раскладываю пасьянсы накануне боевых работ. Перед последней аварией на старом изделии карты не сошлись трижды.

– Антинаучно, – уверенно заявил Аратов. – Куда проще бросать монету. У Вентцель…

– Монета – это совсем другой, простейший случай. В пасьянсе варианты решения не равновероятны: и условия нарочно усложнены, и неизвестно, чем определяется расклад карт в колоде. Так что не бросайся словами.

– Хорошо, пусть не антинаучно. Но ведь – суеверие?