Снег Энцелада

— Пойдем домой, а? — попросил Роман. — Устал очень, по пути расскажу.

Я хотел попрощаться с Аглаей, но подумал, что не стоит ее после больницы дополнительно беспокоить, и мы отправились домой.

— Что за бред? — еще раз уточнил я, когда свернули на Спортивную. — О чем Снаткина говорила?

— Про овец, — ответил Роман. — Или про баранов, я не понял, неразборчивый психоз… я далеко стоял… Про тебя, кстати… Совсем бабка котелком треснула, мелет, как кофемолка.

Роман постучал по лбу.

— Что все-таки про меня?

Мы вышли к железной дороге. Станция гудела трансформаторами и рельсами, хотя никаких поездов не наблюдалось.

— Чушь всякую…

Пахло нефтью, видимо, недавно проходил нефтевоз.

Перрон на стороне вокзала был безлюден, а сам вокзал светился, хотя до темноты было далеко; в окошке дежурной спала женщина в серой форме и красной шапке.

— Ты вроде как спас Аглаю и поэтому обязан ей всегда помогать, ты ее хранитель…

— Я обязан?

— Снаткина так говорила. Хранитель. Я ей пытался объяснить, что ты Глашу не спасал никогда, не в твоем стиле, но Снаткина ку-ку, не слушает, трындит — спас, должен отвечать, должен отвечать…

Обогнули вокзал. Снаткина — дура неисправимая.

— Надежда Денисовна, похоже, с ней вполне солидарна, — ехидно добавил Роман.

— То есть?

— Она спрашивала, чем ты на самом деле занимаешься? Сколько у тебя душ, пароходов, гектаров и недвижимости, ну, я сказал, что ты по этой части вполне удостоен, завидный папсик… Все, Витя, все, ты в цепких объятиях старой работницы ЗАГСа!

Роман похлопал меня по плечу.

— Берегись, из этих лап еще никто не вырывался!

Больше Роман ничего не сказал, сердился, ну и я не собирался особо разговаривать, так и шагали.

Снаткина была дома. Сидела возле телевизора, мазала руки и смотрела передачу про то, как мать продала своего ребенка на усыновление в Америку, через двадцать лет одумалась и нашла его с помощью генетического анализа.

Я предложил попить чаю, Роман отказался, ушел к себе. А я к себе.

Я лежал в койке, смотрел в окно. На улице ничего не происходило, мир застыл и готовился к скорому равноденствию, я включил ноутбук, открыл материалы Романа.

Роман описывал нашу первую встречу. Врал. Изобразил меня мудаком гораздо большим, чем я тогда являлся, — придется отомстить, я и так ему отомщу, я ему уже отомстил, я…

Это он нарочно. Наверняка предложит Аглае это почитать, попросит оценить стиль, а я там дурак дураком…

С другой стороны, это хорошо, Аглая почитает эти жалкие потуги, сравнит их с «Пчелиным хлебом» и поймет, кто здесь я, а кто бывший танцор и неудачник.

Или уже предложил почитать, бедная Аглая. Скучно. Читать это было скучно, я достал дневник Кости Лапшина и пролистал два раза. Затем фотографии, те, что на флешке. Я пересмотрел их еще и ничего нового не нашел. Не исключено, что Рома прав и в этих предметах нет никакого смысла. Мы рассматривали эти вещи, как хлебные крошки, но вдруг ошибаемся? Что, если эти следы должны не привести нас к чему-то, а наоборот? Но если это не подсказки, если их задача направить нас по ложному пути? Тогда зачем их присылать? Я не собирался возвращаться в Чагинск, зачем направлять меня по ложному пути, если у меня не было планов на любой путь, да что я здесь делаю…

Я выключил ноутбук и вышел на воздух.

У крыльца стояла новенькая «Ласточка» в классическом исполнении. Обычно Снаткина запирала свои велосипеды в сарае, на улице не оставляла, но сейчас «Ласточка» вызывающе подпирала фундамент. Снаткина постарела и стала забывать свои велосипеды на улице, лет через десять она забудет про них вовсе и станет ходить с клюкой, как все нормальные сумасшедшие старухи.

Я вдруг подумал, что стоит съездить к Аглае — то есть немного покататься, проветрить голову, все равно не спится, и заодно заглянуть к Аглае. Проверить, как там, на всякий случай… Снаткина, конечно, рассвирепеет.

Я вывел велосипед на улицу Кирова. «Ласточка» оказалась неожиданно хороша на ходу. Педали крутились легко, передача была одна, но ее хватало, эргономика на высоте. Я свернул на Пионерскую, скатился до Советской. Было странно ехать по Чагинску на велосипеде, раньше я передвигался по нему пешим ходом или на автомобиле, ехать на велосипеде непривычно, колесами чувствовалась кривизна этого мира, я словно катил по глобусу.

Перебираться через железнодорожные пути второй раз за день не хотелось, решил через автомобильный мост. В мост я не въехал, сдох на середине подъема и дальше велосипед уже закатывал, да и закатил с трудом, в боку заболело, и стало не хватать воздуха. На мосту воздуха тоже не нашлось, хуже, пахло мазутом, бензином и чем-то медицинским, скорее всего, со стороны райбольницы.