– Ты происходишь из рода самураев, – сказал ему по-японски отец. – Твой прадед принял смерть, потому что не мог перестать быть самураем. Такова его злая судьба – родиться в то время, когда надобность в самураях отпала. Он не мог смириться с этим – гнев на весь мир захлестнул его. Я помню, Кабуо, каким он бывал, когда гневался. Он жил с единственной целью – свергнуть императора Мэйдзи. Когда вышел приказ, запрещавший носить мечи открыто, дед стал тайно убивать безвинных – государственных чиновников, людей семейных, – живших с нами по соседству и относившихся к нам по-доброму, с чьими детьми мы играли. Он вел себя необъяснимо, твердил о самоочищении, после которого даже пули императора не возьмут его. По ночам его никогда не было дома. Мы не знали, где он пропадает. Бабушка совсем отчаялась. По утрам, когда он возвращался домой, она ругалась с ним, но он ничего не объяснял. Его глаза были красными, лицо – каменным. Он садился и молча ел; дома он не снимал меч, носил его за поясом. Поговаривали, что он присоединился к другим самураям, оставшимся не у дел в результате реставрации Мэйдзи. Они рыскали по дорогам, переодетые, с мечами, и убивали правительственных чиновников. Это были бандиты, воры, отступники. Я помню, как дед радовался, услышав, что убили Окубо Тосимити, конфисковавшего крепость у их предводителя и разгромившего его армию. Дед оскалил зубы в усмешке, а потом напился.
Он был отличным фехтовальщиком, – рассказывал Дзэнъити, – но в конце концов гнев переполнил его. Хотя прежде он, будучи еще человеком спокойного нрава и пребывая в согласии с самим собой, учил меня, мальчишку твоего возраста: «Цель самурая – меч, дарующий жизнь, а не меч, ее забирающий». Назначение меча – даровать жизнь, а не забирать ее. Если научишься сосредоточению, в совершенстве овладеешь боккэном, – учил Кабуо отец. – У тебя все есть для этого. Нужно только твердое желание учиться сейчас, когда тебе восемь.
– Я буду учиться, – ответил Кабуо.
– Я знал, что ты так скажешь, – ответил отец. – Ну-ка, что с твоими руками?
Кабуо переменил положение рук.
– А ноги? – продолжал отец. – Передняя слишком завернута внутрь. И не опирайся так сильно на заднюю.
Они начали отрабатывать вертикальный удар, двигаясь между клубничных грядок, – мальчик нападал, отец защищался; оба двигались слаженно.
– Боккэн ударяет, – объяснял отец, – и ранит в бедро или живот; ты должен напрячь мускулы живота. Нет, так зажимаются колени, а они во время удара не должны терять подвижность. Локти остаются расслабленными, иначе удар не получится, энергия всего тела не передастся боккэну. Бедра пониже, колени и локти расслаблены, живот напряжен… удар… поворот… снова удар…
Отец показывал Кабуо, как держать деревянный меч, чтобы запястья оставались подвижными. Прошел час, пора было работать, и они отложили боккэн. С тех пор каждое утро Кабуо тренировал удары кэндо: вертикальный взмах, разрубающий голову человека вдоль переносицы, по глазу с обеих сторон, раскраивая череп; четыре удара наискось, слева направо, вверх и вниз, пронзающие человека между ребер или легко отделяющие руку от туловища; горизонтальный удар слева, приходящийся как раз повыше бедра, и, наконец, самый распространенный в кэндо удар, выпад по горизонтали с мечом в правой руке – меч с огромной силой опускается на голову противника слева.
Кабуо тренировался до тех пор, пока удары не стали выходить у него естественно, не стали частью его самого, пока боккэн не сделался продолжением руки. Когда ему исполнилось шестнадцать, в Центре японской общины не осталось уже никого, способного противостоять ему. Из той горстки взрослых, для которых кэндо было серьезным увлечением, никто не мог тягаться с ним, далее отец, без стыда признавший превосходство сына. Многие в «Кэндо-клубе» говорили, что Дзэнъити, несмотря на преклонный возраст, оставался самым лучшим фехтовальщиком, его техника была чище в сравнении с техникой сына, но Кабуо обладал более крепким бойцовским духом и готов был, призвав в помощь темную сторону своей души, сражаться до окончательной победы.