Снег на кедрах

Наступил сентябрь; они перешли в последний, выпускной класс. Все вокруг замерло, окрасилось в серые тона. Отдыхающие, приезжавшие на лето, снова вернулись в город; низко нависали облака, по ночам опускался туман, во впадинах между холмами тянулась легкая дымка, дороги развезло. Пляжи опустели, среди скал остались лежать пустые раковины, в безлюдных магазинах воцарилась тягостная тишина. К октябрю Сан-Пьедро сбросил маску разбитного гуляки и предстал оцепенелым, вгоняющим в сон лежебокой, чья зимняя постель застелена влажным зеленым мхом. Машины месили грязь вперемешку с гравием, двигаясь со скоростью двадцать – тридцать миль в час, похожие на медлительных жуков под нависавшими ветвями деревьев. От приезжих из Сиэтла остались лишь воспоминания и суммы на сберегательных счетах. Огонь в очагах был разведен, топливо запасено, книги с чердаков принесены, а одеяла заштопаны. Сточные канавы заполнились ржавыми сосновыми иглами и ольховыми листьями, источавшими резкий запах; в водосточные трубы устремились зимние дожди.

Одним осенним днем Хацуэ рассказала Исмаилу об уроках госпожи Сигэмура, о тех наставлениях, которые японка дала ей, тринадцатилетней девочке, – выйти замуж за молодого человека своего крута, за японца из хорошей семьи. Хацуэ снова призналась, что ей мучительно сознавать свой обман. Эта тайная жизнь, которую она скрывает от родителей и сестер, наводит на мысли о предательстве, ужасном предательстве, другого слова и не подобрать. Снаружи капли дождя просачивались через шатер кедровых ветвей и падали на заросли плюща, покрывавшего землю. Хацуэ сидела, прижавшись щекой к коленкам, и выглядывала в щель дупла; ее волосы были заплетены в косу, спускавшуюся по спине.

– В этом нет ничего ужасного, – убеждал ее Исмаил. – Глупости какие! С чего ты взяла? Это мир ужасен, Хацуэ, – прибавил он. – Не стоит забивать себе голову.

– Все не так просто, Исмаил, – возразила Хацуэ. – Я каждый день лгу своим. Иногда мне кажется, что еще немного – и я сойду с ума. Иногда мне кажется, что так не может больше продолжаться.

Потом они лежали рядом на мхе, заведя руки за голову, глядя вверх на потемневшую древесину кедра.

– Так не может больше продолжаться, – прошептала Хацуэ. – Неужели ты никогда не задумывался об этом?

– Да, ты права, – согласился Исмаил.

– Как же нам быть?

– Не знаю, – ответил Исмаил. – Похоже, ответа нет.

– Ходят слухи, – сказала Хацуэ, – что один рыбак видел немецкую подлодку совсем рядом с островом. Подлодку с перископом; он шел за ней с полмили. Как думаешь, это правда?

– Нет, – успокоил ее Исмаил. – Байки, да и только. Люди боятся, вот и верят всяким россказням. Это всего лишь страх, ничего больше. Просто всем страшно.

– Мне тоже страшно, – призналась Хацуэ. – Сейчас всем страшно.

– Меня призывают, – сказал Исмаил. – Ничего не поделаешь, придется идти.

Они сидели внутри кедра и думали о войне, но она все же казалась слишком далекой. Здесь, в дупле дерева, она не тревожила их; им казалось, что они невероятно счастливы, живя тайной жизнью. Поглощенные друг другом, жаром тел, смешением запахов, сплетением рук и ног, они были защищены от правды жизни. И все же по ночам Исмаил иногда не мог заснуть, потому что в мире шла война. Тогда он в мыслях устремлялся к Хацуэ и думал о ней до тех пор, пока не начинал дремать; тогда война отступала, чтобы потом разлиться ужасом в его снах.

Глава 13

В буддийском храме закончилась служба, и Хацуэ стояла, застегивая пальто. В это время миссис Катанака, мать Джорджии, рассказывала о Пёрл-Харборе.

– Плохо, очень плохо, – говорила она. – Воздушная бомбардировка. Японские самолеты все разбомбили. Для нас это плохо, просто ужасно. По радио только об этом и говорят. Все время Пёрл-Харбор.

Хацуэ плотнее застегнула ворот и посмотрела на родителей. Отец, помогавший матери одеться, стоял и растерянно моргал, глядя на миссис Катанака.

– Не может быть, – произнес было он, но тут же поправился: – Хотя… может.

– Да, – подтвердила миссис Катанака. – Послушайте радио. Разбомбили Гавайи. Утром.

В кухоньке рядом с приемной они стояли вместе с семьями Катанака, Итихара, Сасаки и Хаясида и слушали радио. Никто ничего не говорил, просто стояли и слушали. Так продолжалось минут десять – никто не шелохнулся, все стояли, опустив головы, прислушиваясь к голосу диктора. В конце концов отец Хацуэ принялся ходить взад-вперед, почесывая голову и потирая подбородок.

– Пожалуй, мы пойдем, – сказал он.

Дома они снова слушали радио, – пятеро сестер и родители. Радиоприемник оставался включенным весь день, до позднего вечера. То и дело звонил телефон, и отец, говоря на японском, обсуждал случившееся с господином Осиро или господином Ниси. И сам звонил. Позвонит, почешет голову и снова слушает радио.