Снег на кедрах

Прошло немало лет, но Исмаил так и не научился распознавать движения души Хацуэ, по ее лицу ее лицо. Если бы не старик, думал Исмаил, он бы напрямую спросил Хацуэ о том, что она имеет в виду, глядя на него подчеркнуто сурово и не произнося ни слова. В конце концов, что такое он сделал ей? Из-за чего она так злится? Исмаил подумал, что скорее у него есть на то право; однако прошли годы, и раны, нанесенные ею, перестали наконец кровоточить, затянулись, и злость ушла. Но на ее месте осталась пустота, Исмаилу так и не удалось заменить это чувство каким-нибудь другим. Иногда они встречались — между рядов в лавке Петерсена или на улице, — и тогда Исмаил, как и Хацуэ, отворачивался, только не так поспешно; они строго придерживались установившегося правила. Три года назад Исмаил вдруг понял, до чего Хацуэ погружена в свой собственный мир. Она шла с дочкой по улице, остановилась и, поставив сумочку на тротуар, нагнулась завязать дочке шнурки на ботинках. И даже не почувствовала его взгляд. Исмаил смотрел, как она возится со шнурками дочки, и вдруг понял, что представляет собой ее жизнь — у Хацуэ есть дети, есть муж, с которым она каждый день ложится в одну постель. Исмаил сделал все, чтобы забыть ее, забыть и не вспоминать. Осталось только смутное ощущение надежды, причудливой фантазии о том, что однажды Хацуэ вернется. Он даже не представлял себе, как такое может случиться, но никак не мог отделаться от ощущения, что ждет ее, что настоящее время всего лишь промежуток между годами, которые у них были и еще будут.

Хацуэ снова вперила взгляд в окно и произнесла:

— Твоя газета…

И снова замолчала.

— Газета? — переспросил Исмаил.

— Этот суд, суд над Кабуо… он несправедливый, — заговорила Хацуэ. — Ты должен сказать об этом со страниц своей газеты.

— А что в нем несправедливого? — спросил Исмаил. — Что именно? Я бы написал, но ты мне объясни.

Она все еще смотрела в окно, так и не убрав влажные пряди со щеки.

— Все, все несправедливо, — с горечью в голосе отозвалась она. — Кабуо не убивал, он не мог убить. Они разыскали этого сержанта, который подтвердил, что Кабуо — убийца, но ведь это все предрассудки. Ты слышал, что говорил сержант? Будто бы он в высшей степени способен на такое. Будто бы он настоящий убийца. Напечатай об этом в газете, приведи слова сержанта, расскажи о несправедливости. О том, что весь судебный процесс, с начала и до конца, несправедлив.

— Мне понятны твои чувства, — ответил Исмаил. — Но я ведь не юрист и даже не знаю, должен ли был судья отклонить свидетельские показания сержанта или нет. Надеюсь, присяжные все же вынесут справедливое решение. Может, я и мог бы написать об этом колонку — как все мы надеемся на правосудие, на справедливое решение суда.

— Этого суда вообще не должно было быть, — возразила Хацуэ. — Все, все неправильно! Все!

— Я тоже не могу оставаться равнодушным к несправедливости, — ответил Исмаил. — Но иногда мне кажется, что несправедливость… это часть всего. Не знаю даже, стоит ли надеяться на справедливость, стоит ли думать, будто мы имеем на нее право. Или даже…

— Я говорю не обо всем мире, — оборвала его Хацуэ. — Я имею в виду конкретных людей: шерифа, обвинителя, судью, тебя… Тех, кто может что-то сделать, потому что в их власти напечатать статью, арестовать, осудить, даже распорядиться чужой жизнью. Люди ведь не должны быть несправедливыми. Это ведь не «часть всего» — когда одни несправедливы к другим. Ведь так?

— Нет, не «часть всего», — холодно ответил Исмаил. — Тут ты права — люди не должны быть несправедливыми.

Когда он остановился у почтового ящика рядом с домом Имада и высадил их, то почувствовал, будто одержал верх, что перевес теперь на его стороне. Он заговорил с ней — и она откликнулась, обратилась к нему с просьбой, высказала желание. И даже если между ними сейчас враждебная напряженность, все же возникли хоть какие-то чувства; Исмаил решил, что это лучше, чем ничего. Он сидел в машине и смотрел, как Хацуэ с лопатой на плече пошла к дому, утопая в снегу. Исмаилу вдруг пришло в голову, что муж уходит из жизни Хацуэ точно так же, как в свое время ушел и он, Исмаил. Тогда, как и теперь, возникли обстоятельства, с которыми ничего нельзя было поделать. Ни он, ни Хацуэ не хотели той войны, того вторжения. И сейчас, с обвинением Кабуо в убийстве, отношения между ними, Исмаилом и Хацуэ, снова изменились.

Глава 23

Маяк береговой охраны на скалах Белого мыса представлял собой железобетонную башню, которая возвышалась на сотню футов над уровнем моря. За последние тридцать лет до постройки маяка одиннадцать судов, направлявшиеся в Сиэтл, наскочили во время шторма на мель: два почтовых парохода, семь шхун с древесиной, норвежский грузовой корабль и четырехмачтовый барк из Ньюкасла, груженный углем. От них не осталось и следа — разбились вдребезги, а обломки унесло в океан. На месте катастрофы громоздились лишь скалистые камни, облепленные коркой «морских уточек»; серая гладь воды простиралась до самой линии горизонта, подернутой дымкой.