Снег, собака, нога

Адельмо Фарандола имеет в виду: стоит гнить взаперти всю зиму, рискуя помереть с голоду, чтобы потом ощутить вот это, упиваться белизной и чистотой. Пес нюхает, счастливый и смущенный.

Прежние обитатели этой впадины знали, где поставить хижину, чтобы ее не затрагивали лавины. У Адельмо Фарандолы были годы, чтобы в этом убедиться. Лавины сходили по обе стороны хижины, снега их вываливались иногда совсем неподалеку, комки снега, земли, камней оказывались почти у двери, но не ближе.

Старик с довольным видом оглядывает бесформенную груду почерневшего снега с землей, из которой торчат ветки, стволы, палки, крупные камни. Пес поводит носом в сторону лавины, сошедшей справа от дома в прошлом месяце. Тот день они оба запомнили, и грохот, от которого у них дух перехватило. Они прекрасно помнят, что хижина затряслась, как жестянка, и две бутылки упали со стола. Хорошо помнят, как воздушная масса пронеслась над крышей и они избежали гибели только благодаря тому, что дом был надежно укрыт плотным и крепким слоем затвердевшего снега.

— Чего нюхаешь? — спрашивает человек.

— Я чую запах, — отвечает пес.

— Да ты вечно чуешь запахи.

— Да, но это сильный запах. Понюхай сам!

— Я ничего не чую.

— Тогда погляди.

Они подходят к куче. Адельмо Фарандола доволен, потому что уже догадался, что могло привлечь внимание пса. Из завалов постепенно выступают туши мертвых животных, серн, горных козлов и коз, лавины рвут их на части, но мороз сохраняет неиспорченными. И он тоже пользуется манной небесной, извлекает останки из-подо льда, по кусочку, и ест, потому что к весне колбаски давно уж закончились, о консервах остались одни воспоминания, а эти ноги, ребра, шеи серн и козлов отлично сохранились, и, если их освежевать, очистить от земли, они очень даже ничего на вкус, а из костей можно приготовить наваристый бульон, в который он добавляет стаканчик вина, если у него еще остается вино.

— Это что за животное? — спрашивает он у пса.

Пес молчит.

— Не знаешь, что за животное?

— Это не животное, — бормочет замерший пес.

Двенадцать

«А, черепушки», — вздыхает старик вечером, отправляясь на поиск немногих разрозненных воспоминаний, прежде всего памяти жестов, автоматических движений, которым не нужно сознания, достаточно делать их, и они приходят одно за другим, сами по себе. Черепушки…

Каждое лето Адельмо Фарандола отправлялся в деревню с рюкзаком за плечами. Потом, случалось, на полпути задавался вопросом, зачем он идет и куда, и тогда смотрел вниз — он идет вон в том направлении, значит, направляется в долину. А внизу — деревня, дома, люди, хотя он точно идет не затем, чтобы с ними встретиться. Но чтобы вспомнить конкретную причину своего путешествия, он вынужден был останавливаться, ставить рюкзак на ствол поваленной сосны и развязывать его. Внутри он обнаруживал черепа животных — серн. Он считал и пересчитывал их: с десяток черепушек — отполированных, красивых, подходящих для украшения богатого дома. Восхищенный, он разглядывал их, через некоторое время поглаживал один-другой, ощущая гладкую кость, рога, отделанные, как у статуэток. И это все без выварки, без спирта, без отбеливания: только ножи и, по необходимости, зубы. Это были свежие черепушки, ему казалось, что они ему улыбаются, хотят поговорить, поблагодарить его, но не решаются, потому что робкие.

«А куда я их несу? — спрашивал он себя. — Лучше бы их себе оставить». Потом восстанавливал в памяти: когда-то он отдал черепушки женщине в магазине, так он ее называл, а она их оценила, заплатила за них бутылками вина и продуктами и продала их все туристам — даже очередь снаружи стояла, влет уходили. Ему казалось, что все было именно так. Вот зачем он спускался, вот почему он тут, с рюкзаком, на тропе, ведущей в долину. Он занимался этим много лет — находил в снежных завалах мертвых серн, откапывал их, отделял мясо от костей и сушил, ну, по крайней мере, пытался, а черепушки с рогами хорошенько начищал и отдавал на продажу. За этим он и спускался. Эти придурки городские по ним с ума сходят, летом по три часа едут на машине к ним, стоят в очереди на улице перед магазином и потом еще три часа тащатся назад по шоссе — хотят их расставить красиво на серванте в своих богатых домах, черепушки эти, или на стенку повесить, как портреты родственников.