Снег, собака, нога

— Это, по-вашему, не видно, — женщина читала его мысли. — А вам все равно, что на бедных зверушек охотиться незаконно? Сколько раз повторять: нельзя это, вас оштрафуют, а то, чего похуже, судить будут. Ваш приятель лесник вам это постоянно твердит. Вы понимаете, что парень рискует, покрывая вас?

О чем она сейчас говорит? Эта долина его, собственность Фарандолы Адельмо, он ее купил; там, наверху, все его, от зверей до камней. Если он хочет охотиться на серн, то может это делать; вот придет на пастбище, возьмет ружье, просто чтобы показать, что к чему, и примется бить зверье, никого в живых не оставит, ни мыши, ни кузнечика! «Я буду бегать по долине от края до края с ружьем, — думал Адельмо Фарандола, — а когда патроны кончатся, возьму вилы, а когда вилы сломаются, буду ногтями, зубами, теми, что остались. А после зверья примусь за растения, все до последней жалкой травинки сорву и выдеру с корнем, и никого не останется, ни червя в дерьме, ни мха».

— Адельмо? Вы меня хоть слышите? — Хозяйка обращалась к нему. — Не отвлекайтесь, а то мне заново повторять.

Адельмо Фарандола вышел из магазина совсем растерянным (сейчас, во тьме, с закрытыми глазами, он делает вид, что идет, хотя на самом деле сидит). Рюкзак снова за спиной, и он трясется и шевелится по пути назад.

«А я из них тогда бульон сварю», — подумал старик.

Однако затем, отойдя от деревни, он положил одну черепушку на наружный подоконник часовенки со статуей какого-то бородатого мужика с палкой, несущего на плечах пацаненка с лицом всезнайки. Довольный своим поступком, показавшимся ему красивым (надо же позволять себе время от времени поступать красиво), пройдя еще немного наверх, он надел вторую черепушку на палку, торчащую в огороде, пусть охраняет кочаны и отпугивает ворон. Еще одну он бросил какой-то собаке, та ответила ему благодарным лаем, яростно бросилась грызть костлявую подачку, а потом недолго следовала за ним вяло в надежде на еще одну.

— Это был ты? — спрашивает он теперь у пса.

— Пардон?

Еще одна черепушка выброшена на лугу. Еще парочка — вот это правильно! — на кладбище. Оттуда, из-за стены, долетело ругательство, отчего Адельмо засмеялся, и оставшиеся в рюкзаке черепушки засмеялись тоже, чуть тише.

Тринадцать

Человеческая нога, не копыто, торчит перед ними из завала. Высовывается, как побег, упорно, с трудом пробившийся сквозь слой земли и теперь готовый раскрыться на свету и расти быстрее. Посеревшая от земли, почерневшая.

— Это нога, — изрекает Адельмо Фарандола.

— Это твой сородич, — молвит пес.

— Подумать только. Кто ж знает, сколько он там лежит.

— Лавина беспощадна, — произносит пес многозначительно.

— Тебе-то откуда знать?

— Я слышал. И что мне делать? Откапывать?

Пес готов приняться за дело, врыться лапами в снег и копать, пока они не закровоточат.

— Да это тебе не по зубам, глупый, — говорит старик. — Только повредишь себе что-нибудь.

— Мне все равно, я охотно это сделаю.

— Ты не сенбернар.

— Слава богу, нет. Ты видел, какие они слюнявые?

Они стоят и смотрят на эту почерневшую ногу, пока обоим не начинает мерещиться, что она дернулась.

— Она двигается!

— Нет, тебе показалось.

— Может, он там живой еще?

— Забудь.

— Думаешь, нет?

— Это покойник. Лавина беспощадна.

— А я что говорил!

— Сколько я в этом понимаю, если тут одна нога, то другая где-то метров на десять глубже, а руки и вовсе…

— Понял, понял.

— Лучше подождем.

— Чего подождем? — спрашивает пес.

— Пока снег сойдет. Пока эта нога выступит. Через месяц узнаем больше.

— И соберем его по кускам. А сейчас что делать? Пару слов скажешь?

— Ты о чем?

— Молитву какую-нибудь. Люди ведь так делают?

— Я не знаю молитв.

— Да ну?

— Ни одной.

— А дома у тебя нет ничего такого, вроде молитвенника?

— Отродясь не бывало.

Пес нерешительно вертится. Потом, чтобы взбодриться, идет помочиться на торчащий наполовину из снега ствол дерева.

Запах земли и грязи, сопровождающий таяние снегов, становится таким сильным, что поддерживает бодрость в обоих, псе и человеке. Снег отступает, открывая трупы животных, принесенных лавиной или застигнутых холодной или голодной смертью. Они оттаивают на мягком весеннем солнце, и от них поднимаются волны испарений, пробуждающие первые тучи насекомых. Они, эти насекомые, прилетают, жужжа, и усаживаются выпить соки из этих зловонных трупных частей. За насекомыми следуют птицы, готовые клевать что угодно, чтобы спастись от голода, и первые хищники, которых запах вызывает из нор, — лисицы, ласки. Они подбегают к останкам, долго их обнюхивают, в восторге, а потом предаются еде. Новорожденных детенышей знакомят со вкусом пищи. Подросткам, пережившим зиму, позволяют выбрать, что есть.