Снег, уходящий вверх…

Время тянулось обратно пропорционально разматывающемуся в тазу клубку. Во всяком случае, для меня. Я видел, как он судорожно метался в тазу, становясь все меньше и меньше; понимал, что чем больше глубина, тем время пребывания на ней должно быть непродолжительнее…

Но и самое медленное время все равно идет.

Я увидел, что Игорь начал выбирать конец. Я не заметил, поступил ему сигнал снизу или нет. Через несколько минут появилась голова Резинкова. Он, не вылезая из воды, держась одной рукой за лесенку, быстро снял акваланг и подал его Игорю. Игорь дал ему запасной, «забитый» под 150 атмосфер воздухом. Коля, не надевая его, сунул загубник в рот и, прижимая акваланг руками к груди, быстро исчез под водой. Было видно, как он вплыл снизу в наш металлический домик. («Профилактическая декомпрессия – слишком стремительным было всплытие. Нужно побыть еще определенное время на глубине, иначе кессонная болезнь».)

Я взглянул на манометр Колиного акваланга – стрелка застыла у нуля. Почти весь воздух израсходован.

Волнение у меня слегка улеглось, да и у всех, пожалуй, тоже. Мы вышли из водолазки. Дежурный в жилом вагончике заканчивал готовить обед. Запах пельменей ветер доносил, наверное, аж до другого берега Байкала (большой ящик с которыми стоял у нас прямо на льду, возле вагончика). Это была наша основная пища.

Стали гадать, на какую глубину погрузился Резинков (по страховому концу глубину погружения можно определить лишь весьма приблизительно). По мнению Сударкина, было метров восемьдесят. Я утверждал, что метров семьдесят. Очень уже невероятной казалась мне цифра 80.

По времени Резинков должен был уже всплывать. Пошли в водолазку, но он все еще сидел в домике. «Чего он тянет. Пельмени же остынут». Действительно, всем уже хотелось есть. Минут через десять Резинков вынырнул из домика и без единого пузыря всплыл. Так можно всплыть, лишь задержав дыхание. Красивое получается всплытие, плавное. Полет! Он всплыл не в майну, находящуюся в водолазке, а соседнюю с будкой – запасную.

– Ну, пижон! – сказал Саша. – Новый Жак Майоль объявился. Это чтобы мы за ним побегали.

И мы конечно же побежали. Он уже снимал шлем, но из майны не вылезал.

– «Моби Дик», мой мальчик! – крикнул он мне, когда мы подходили к майне. – И побыстрее! Да стаканчик чтоб хрустальный. (Конечно, никакого хрусталя у нас и в помине не было, мы отлично обходились эмалированными кружками, но было несколько стаканов «под хрусталь».) Он оперся руками о лед, как о стол, а ноги его в ластах плавно колыхались под водой, удерживая его во взвешенном состоянии. Он как-то истерично похохатывал, но ничего не говорил. Ждал коктейля.

Резинков был старше меня лет на семь, а в водолазном деле – лет на сто. Учитывая эту столетнюю разницу, я с проворством полового из хорошего трактира принес ему стаканчик с розовато-вишневой жидкостью и поставил на край лунки. Коля отстегнул от пояса большой и тяжелый на воздухе водолазный нож, отколол им кусочек льда, бросил в стакан, медленно выпил. Вылез из майны, грохнул стакан об лед – только звон раскатился – и сказал: «Я был на краю каньона. А это Светке». И он разжал ладонь.

Мы увидели два маленьких невзрачных камушка: гладких, темных и мокрых. Кто-то спросил: «Сколько?»

– Девяносто шесть!

Наверное, до меня не сразу дошел смысл сказанного. Да и все мы вряд ли осознали, что это рекорд погружения на воздухе. Что когда Ганс Келлер – не на сжатом воздухе, а на азотной смеси, то есть не испытывая кислородного опьянения, – достиг дна Цюрихского озера (тоже 96 метров) об этом многие узнали. И имя его узнало полмира.

Мы вертели по очереди глубиномер с зафиксированной предельной глубиной и четко видели цифру 96. Глаза видели, а мозг отказывался верить. Слишком уж невероятной казалась эта цифирь.

Девяносто шесть метров – магическая цифра-перевертыш, не давала покоя. Я старался представить край каньона, уходящий в бездну, в вечную темноту, густую до плотности, открывшуюся Коле, и как он ее трогает рукой. Мне так же трудно было вообразить край каньона, обрывающийся у бездны, как бесконечность Вселенной. Да, многое стоит за этой цифрой…

Обед прошел весело. Все чему-то смеялись, хлопали друг друга по спине, громко говорили. Все чувствовали себя слегка героями, как будто это они погрузились на такую глубину. Не последнюю роль в этом безудержном веселье сыграли и те два ничем не примечательных гладких камушка, которые лежали на столе. И осознание глубины, с которой их извлекла рука человека. И человек этот сидел сейчас с нами, веселился, пожалуй, больше всех нас… Ничего странного. Он видел Такёку – «Великий предел», к которому никто из смертных на Байкале еще не подходил.

Обед длился, наверное, уже часа три. Ни о каких погружениях больше не могло быть и речи. Да и они были бы напрасны, ибо мы так натрамбовались пельменями, что любое, даже минимальное, изменение давления было бы нам противопоказано.