Снег в августе

И там произошло нечто странное. Я зашел на прилегающее к синагоге кладбище, небольшой кусок земли, где, как мне сказали, евреи лежали в двенадцать рядов. И почувствовал дрожь, мурашки по коже, ощутил чувство причастности ко всему, что происходило в те потерянные столетия. Мертвые перестали быть мертвыми. Прошлое было здесь, в этой священной земле. Их прошлое. Мое прошлое. Такое чувство причастности я испытывал до этого лишь однажды, во время первой поездки в Ирландию в качестве выходца из ирландской диаспоры. Я решил взойти на холм Тара, священное место языческого прошлого, и испытал трепет – я почувствовал, как все эти сумасшедшие кельты пляшут и распевают свои песни под луной. А здесь, в Праге, евреи и кельты плясали вместе.

В углу кладбища стояла статуя мудреца, более высокая и внушительная, чем остальные памятники, суровая и грозная. Я спросил у переводчика, кто здесь похоронен. И он рассказал мне о големе, указывая на верхние этажи синагоги, где, как говорили, покоилось создание. Я сказал: «Боже, как жаль, что у меня не было голема, когда мне было одиннадцать лет».

Сказав это, я понял, что роман наконец родился.

Вот она, эта книга, действие которой происходит в дотелевизионные времена, когда наше воображение подогревали беседы за кухонным столом, книги, песни, случайные походы в кино и радиопередачи. Это было время, когда мальчики еще верили в магические заклинания. Верили в то, что Билли Бэтсон говорит «Шазам!» и превращается в Капитана Марвела. Верили в невероятные превращения из ирландских легенд и мифов, которые часто происходили от произнесения волшебных слов. Они могли услышать идиш и поверить тому, что это и есть утраченный ирландский язык кельтов. Они верили в тайный язык каббалы.

Повторюсь: это роман, а не научный труд. Но тема его весьма проста: сначала мы воображаем, а потом уже живем. Если здесь и есть какое-то назидание для молодежи, то оно таково: вообразите себе всю вашу жизнь, а не только молодость. Наслаждайтесь вашей молодостью, упивайтесь ею, но представьте себе и время, и жизнь, которые наступят, когда закончится субботний вечер. Нам не дано знать, как все сложится в дальнейшем, ну, разве что автор романа знает, чем закончится эта книга; ты думаешь, что знаешь, куда идешь, но вдруг раз – и внезапный поворот. Потому нужно иметь более полную картинку этого путешествия, иметь это сильно облегчающее жизнь чувство возможного и победного. Да, придется отклоняться от пути. Да, будут поражения. Могут случаться и трагедии. Но если мы не воображаем, то и не живем. Мы можем вообразить блестящую карьеру, великую любовь, очаровательных детей. Мы можем представить себе миры, которые мы никогда не видели, миры далекого прошлого и миры ближайшего будущего. Мы можем представить себе Прагу времен сумасшедшего Рудольфа II и нарисовать в воображении Джеки Робинсона еще до того, как увидим его в игре.

Голем – победоносный символ, созданный человеческим воображением. В самых общих чертах: его история иносказательно повествует о силе разума, обогащенного моралью. Воображение позволяет нам противостоять ужасу и злу. В конечном счете воображение, словно огромный оркестр, позволяет сыграть свои партии и живым, и умершим – заявить силам зла то, чтó евреи повторяют и сегодня, спустя полвека после Холокоста: «Не видать вам победы. Вы можете нас убить. Можете оскорбить. Лишить всего. Но победа будет за нами. И мы еще спляшем».