Снег в июле

Он идет медленно, не хочется в главк. Со злорадством думает о том, как Синицын, его дотошный помощник, мечется по главку, не зная, что и думать. Сегодня ему исполнилось семьдесят лет. Худой старикан с почты еще со вчерашнего дня носит и носит телеграммы: черные — обычные, на художественных бланках с надоевшей сиренью, красные — правительственные. С раннего утра непрерывно звонил телефон — поздравляли самые разные люди: управляющие, секретарь горкома, плотник Никонов, которого он не помнил. Тот все удивлялся, как это Сергей Сергеевич забыл корпус «Б». Звонили из редакций газет, с заводов, из институтов, друзья, конечно.

Вроде все хорошо: и телеграммы, и звонки, и улица Горького, по которой он медленно-медленно идет (Синицын-то, уважаемый, совсем, наверное, изнемог!). Почему же подспудно сердце что-то тихонько скребет и скребет? Он начинает вспоминать… Нет, все в порядке. А осадок неприятный, вроде он поступил неправильно, обидел… Ах да — Самотаскин! Когда тот вчера вошел в его кабинет, он обратил внимание, как сильно осунулся Самотаскин, похудел. Захотелось смягчить предстоящий разговор, и он прежде всего отметил, что главк доволен работой Самотаскина. Тот промолчал. Это сразу Сергею Сергеевичу не понравилось. («Тебя хвалят, поблагодари!») Далее он, уже прямо, сказал, что главк не собирается ссориться с райсоветом, где работает трест. Поэтому Самотаскин переводится в другой трест, № 8, тоже управляющим.

Когда Самотаскин, повторив свои мотивы, отказался от предложения, он позволил себе резкость: «Капризничать ни к чему. Пойдете тогда в стройуправление». — «Хорошо». Особенно неприятно то, что Самотаскин проявил выдержку, вел себя спокойно и достойно.

Вот уже памятник князю Долгорукому. Сергей Сергеевич отметил, что и памятник он возводил. Но это уже не доставило удовольствия. Самотаскин был прав: мотивы отказа говорят в его пользу, и, уж во всяком случае, он не заслужил резкостей. Сергею Сергеевичу захотелось снова поговорить с Самотаскиным. Но когда у дверей главка Синицын на ходу доложил ему о целой куче совершенно неотложных дел, он забыл о Самотаскине.

Глава четвертая. Корпус № 14

Так вот получилось, что по ряду причин, к вечеру этого жаркого дня, столь обильного на происшествия, в корпусе № 14 встретилось много людей.

…Когда Нина, плотно притворив дверь, вышла от Незнамова, минуту, две в кабинете было тихо. Потом руководитель мастерской показал сухоньким пальцем на Романова, гневно сказал:

— Десятки, сотни архитекторов принимают дома…

— Тысячи, — добавил сидящий у окна (к большому сожалению, мы не знаем ни его должности, ни фамилии!).

— Что тысячи? — осведомился руководитель мастерской.

— Будет правильно сказать: не десятки и сотни, а тысячи архитекторов принимают дома.

— Совершенно верно. Так вот, Романов, у всех все в порядке, только у вас обязательно что-нибудь случается.

— Э-э… гм!

— Вы раньше встречались, Романов, с такими девицами?

— Э-э!

— Говорите прямо, не тяните.

— Нет.

— Сядьте, пожалуйста! Когда вы входите, то у остальных уже нет жизненного пространства… Вот так. И улыбочку эту вашу оставьте… Не можете? Ну черт с вами, улыбайтесь… Значит, не встречались? А я уже имел счастье с такими вот очаровательными особами, весьма принципиальными, иметь дело. Им кажется, что они борются за все человечество!.. Они готовы немедленно бежать в главк, Моссовет, горком — всюду доказывать свою правоту. Между прочим, при этом не забывают по очереди строить глазки всем руководящим товарищам. А вы присмотрелись к ним?

— Э-э… гм-м! К кому?

— К глазкам, — разъяснил сидящий у окна.

— Э-э… гм!.. голубые.

— «Го-лу-бы-е»! — насмешливо протянул руководитель мастерской. — Не цвет тут важен, а о чем они говорят. Если б это было лет двадцать назад…

— Тридцать, — поправил сидящий у окна.

— Ну, тридцать! Согласен. Так я бы не только этот дом не принял, но все дома, которые она строит — не принимал.

— Э-э… гм! Но вы же по телефону мне приказали…

— Ну да, приказал… Эх, о чем с вами говорить! — Руководитель мастерской встал и прошелся по кабинету. По дороге он заглянул в листок бумаги, который писал сидящий у окна; остановился посередине комнаты и, засунув пальцы в карманчики жилета, добавил: — Ничего не поделаешь, придется поехать посмотреть, что вы там напринимали. Эта же особа не отстанет?

Романов тоже встал.

— Э-э… Она уходит со стройки.

Когда на перекрестке, под носом у двух регулировщиков — один из которых сидел в стеклянной будке, а другой, как футбольный судья, находился в гуще игроков-машин — Нина выскользнула из машины и исчезла в толпе, сразу раздалось два свистка. Регулировщик из стеклянной будки от изумления даже вышел на лесенку и поманил Юрского к себе.

Юрский подъехал к тротуару, остановил машину и, вздыхая, подошел к будке, держа в руке кучу документов.

— Права? — Хотя регулировщик знал, что сейчас изничтожит нарушителя (Юрский, кроме всех своих должностей и даже степени кандидата наук, сейчас приобрел новое качество — Нарушитель), по столичному этикету он козырнул.

Юрский, все так же вздыхая, протянул книжечку.