Снег в июле

Секретарши все нет. Подошел к окну, выглянул на улицу. Матка-боска! Как говорит при прощании моя знакомая Лина, удивленно разглядывая меня. У нее в пятом колене прапрапрадед поляк. Так она слов десять польских выучила и козыряет ими… Было двенадцать часов, время «пик», когда командированные, а их в Москве миллион, в ожидании вечернего приема у начальства (почему-то командированных принимают только вечером) вышли размяться на улицу. Просто приезжие, а их в Москве, считай, еще миллион, вышли на рекогносцировку: что в магазинах, можно ли приобрести билетик в Большой, на Таганку или хотя бы в Оружейную палату; рабочие-отделочники, ремонтирующие дома, а в центре всегда ремонтируют, в спецовках, испачканных краской, бегут, прижимая к груди буханки хлеба; в это время на улицах особенно много машин…

Не знаю, как вы, только люблю я братию приезжую. Человек, не скрою, я не очень воспитанный, но вот спросит меня приезжий, как пройти на Красную площадь, к Большому или ГУМу, — готов я все бросить и показывать, объяснять ему, любезному. Слышу я, не так уж редко, вот только вчера от Полякова, что из-за этих двух миллионов приезжих в магазинах создаются очереди, а в транспорте тесновато, что, если б приезжих не было…

Но ведь Москва — столица, значит, она родной город для каждого! И никакой он не приезжий, а тот же москвич, только на неделю, на три дня, а может, всего на день. Будь на то моя власть, я бы устроил при вокзалах «Бюро по приему временных москвичей». Дал бы этому бюро транспорт, пятьдесят процентов всех театральных билетов (не меньше!), гостиницы, конечно, средства; посадил бы в бюро самых красивых и любезных девушек, самых расторопных парней, и встречали бы они временных москвичей, помогали им во всем…

Глядя в окно, впервые подумал, что раньше строил я Москву, росла она, украшалась и моим трудом прорабским… Сейчас тоже, конечно, работаю. Но, крути, не крути, не то, даже колонны не проверил, как просил бригадир.

Скрипнула дверь. Я обернулся, увидел секретаршу.

— Ну что, мамаша?

Она помолчала, наклонив голову, прошла к своему столику.

— Что сказал управляющий?

Я видел, как трудно ей начать разговор. Конечно, сейчас будет извиняться. Видно, влетело ей по первой совести.

— Управляющий сказал, что если он вам не нужен, как вы просили ему передать, — она неловко кашлянула, — то можете себя не утруждать… Ехать по своим делам.

— Что-что? — закричал я. — Да понял ли он, что дом, его дом номер четырнадцать я не принимаю. Не при-ни-ма-ю. Понял?

— Я сказала управляющему…

— Ну и что, что он ответил? — перебил я ее.

— Он сказал: вы правильно делаете, что не принимаете дом.

— С ума он сошел, что ли? — Я толкнул дверь в коридор. — Ладно! Он еще попляшет. — Потом взял себя в руки, я ведь на бумажной работе, должен быть вежливым. — Передайте, был, мол, заказчик Кусачкин Алексей Васильевич и кланялся…

Уже в коридоре услышал ее голос, мягкий, с почтительным пришептыванием:

— До свидания, Алексей Васильевич. А меня зовут Аглаей Федоровной…

В 18.30 на пятиминутке у моего начальника Мирона Владимировича я доложил, что дом номер четырнадцать не готов, что я акт не подписал и не подпишу, даже если мне прикажет Совет Министров, и что управляющий трестом, как мне кажется, не совсем в своем уме…

Мирон Владимирович нервно провел карандашом по лысине, так что остался красный след.

— Кто не в уме? — перебил он меня.

— Управляющий.

— Поляков, — обратился Мирон Владимирович к моему «приятелю», — как ты считаешь, кто не в уме?

— Конечно, прорабик Кусачкин, — злорадно улыбаясь, ответил Поляков.

— Почему, Поляков? Разъясни ему.

— Потому что, если генподрядчик просит подписать акт рабочей комиссии, мы, заказчики, обязаны подписать немедленно во всех случаях.

— Во-о! — назидательно воскликнул Мирон Владимирович.

— Тем более управляющий новый. Слышишь, Кусачкин, новый!

— А мне все равно, новый он или старый, — закричал я. — Дом не готов: плиты кровельные только положили, отделка на втором этаже… сантехники…

Мирон Владимирович взял в руки бумажку.

— Вот посмотри письмо. Со штампом и, как полагается, с подписью управляющего, который удостоверяет — дом готов. Посмотри, мой милый мальчик!

— А мне все равно. — Я взял письмо и вдруг увидел столь знакомую мне подпись: «П. Самотаскин». Подпись моего бывшего прораба, который сделал из меня человека.

— Где акт? — хрипло спросил я.

— Вот он, — Мирон Владимирович пощелкал пальцем по акту.

Я быстро подошел к столу, схватил акт.

— Ты что? — завизжал Мирон Владимирович. — Поляков, забери у него акт, еще порвет.

Не читая, я подписал акт и быстро вышел из комнаты.

Глава пятая. Нина Кругликова

Поздний вечер. Не спится. Понемногу темнеют окна в доме напротив. Гаснут, гаснут, и кажется, что за ними гаснет жизнь. В самом деле, люди уснули, перестали думать, двигаться, а какая может быть жизнь без мыслей, без движений! Идет дождь… Не сильно, медленно; капли, падая на листья, издают приглушенный звук, будто кто-то тихо жалуется…