— Мне так и советовали. Ну да ладно, сдавайте дела, Кудреватый, и поскорее выматывайтесь отсюда… Это что, наряды? Ясно! Приняла… Дела? — я взяла несколько пыльных папок, которые лежали на полках. — Дела. Приняла. Кухню — ваш кабинет — тоже приняла. Что еще?
— Я хотел вам рассказать…
— Рассказать? Нет уж, извините, не хочется вас слушать. Наслушалась!
В тот момент мне хотелось воздать ему сторицей за все: за то, что бросила монтаж и перешла на «малярные» дела, за то, что так настойчиво-нагло он донимал меня телефонными звонками, за испорченный выходной день и, самое главное, за его любезную улыбочку.
— Ну что ж, ну что ж! — он начал складывать какие-то бумажки в желтый портфель-коробку. — Ну что ж! Ну что ж! — повторял он. — С удовольствием, с большим удовольствием… Только вам начальник СУ ничего не говорил: когда нужно закончить этот дом, и…
— Это не имеет значения. Тамара Ивановна, дайте, пожалуйста, список рабочих.
Кудреватый раз-другой, больше для вида, провел щеткой по пиджаку:
— Ну, засим, Нина Петровна…
— Идите, идите, Кудреватый!
Он взял портфель-коробку, шагнул к двери, я посторонилась.
— Все же, думается, вам полезно будет знать две вещи. — Его лицо вдруг стало серьезным. Это было так необычно, что я не оборвала его, как делала все время. — Первое: дом четырнадцать, в котором мы находимся, по плану сдается к концу месяца…
— Глупости вы говорите! — снова сорвалась я. — Тут работы!..
— И второе, — твердо отчеканил он, — с сегодняшнего дня я назначен главным инженером этого СУ.
Он вышел.
Где-то наверху или за перегородкой часы ударили два раза — два часа ночи. Дождь перестал. Высоко в чистом небе открылась луна, большая, ленивая и почему-то багровая. Все науки, в том числе и астрономия, безапелляционно утверждают, что она мертва, нет на ней жизни, нет воздуха. Ладно, понимаю и не спорю, а все-таки втайне от всех луну я считаю живой и даже мудрой. Подумать, сколько миллионов, миллиардов лет она смотрит на землю! Чего только не перевидела!.. Почему-то, глядя на луну, я всегда думаю о своем обещании Важину. Вот еще две недели, четырнадцать дней — боже мой, всего! — и чужой, совсем чужой человек войдет в мою жизнь, мысли, чувства… Милая, милая луна, ведь ты так много знаешь! Что ты скажешь?.. Мне вдруг показалось, что она сердито посмотрела своими черными глазницами, которые глупые, совсем глупые люди назвали «морями». Глаза, а не моря!
…Почему Петр Иванович не ответил из Воронежа? Не любит, да? Любит другую, да? О, если б он написал письмо, хотя бы маленькое, всего несколько слов, я бы ждала… Что-то говорит, говорит мне березка — не понимаю. Ждала бы…
Кот Лаврушка мягко посапывает на моих коленях, мне спать все не хочется. Что ж, продолжим записки.
После отъезда Кудреватого мы с Василиной несколько минут сидели молча: пытались сообразить, что произошло.
— Так что же получается, Нина Петровна? — по тому, как нахмурила бровки Василина, я без зеркала поняла, что мое лицо тоже не выражало особой радости. — Выходит, — продолжала Василина, — этот Кудреватый, с которым вы все время спорили, он сейчас наш главный инженер?
— Да, Василина.
— Выходит, мы ему подчинены?
— Да, Василина.
— К тому же дом еще только начат… только начат, а мы должны закончить через две недели. Но ведь это невозможно!
— Да, Василина.
— Мы очень влипли с вами, Нина Петровна.
— Хорошее слово ты освоила на стройке. Ты уже становишься заправским мастером. «Влипли»! Именно так, моя Василина. — Я попыталась улыбнуться, но, глядя на свою помощницу, поняла, что улыбка мне не удалась.
— Что же мы будем делать? — спросила Василина.
Я снова попыталась подбодрить ее, ну и, конечно, себя:
— Прежде всего возьмем у Тамары Ивановны тряпку. Вытрем стол, подоконник, полки. Он неряха, наш главный инженер. Потом… что потом, моя милая, я пока не знаю, но что-нибудь придумаем.
Василина за тряпкой не пошла. Наверное, впервые за год ослушалась меня.
— Может быть, Нина Петровна, вернемся на прежнюю работу? — Она оглядела кухню и убогую меблировку прорабской: письменный стол со следами масляной краски разных оттенков — очевидно, он по совместительству служил местом для подбора колера — кресло с изодранной клеенкой, телефонный аппарат, оклеенный кругом голубой изоляционной лентой, — при частом перемещении прорабской его, видно, не уберегли, — серые стены…
Вошла Тамара Ивановна.
— Все будет хорошо, — сказала она и улыбаясь предложила: — Может, перейдем в двухкомнатную? Выберем уже с обоями. Пойдемте, Василина.