Снег в июле

— Да, дом номер четырнадцать не был готов. По закону нельзя было принимать. Нажал на всех, дом приняли. Неправильно я поступил? Может быть. Но скажи, пожалуйста, могу я, работая для района день и ночь, подумать и о себе?.. Нужно было выполнить план, обязательно выполнить!.. Понимаешь, уже все забыли, что я работаю в райисполкоме всего три недели, не учитывается и то, что сделал я за это время по своей инициативе. Судить обо мне будут только по цифрам, выполнению плана, по количеству сданных квадратных метров…

Очень это сильная вещь, когда человек не виляет, говорит прямо, хотя, быть может, ему это невыгодно. Невольно начинаешь симпатизировать такому человеку. Когда Алексей уходил, он больше понимал Важина.

— И еще я тебе скажу, Кусачкин, — напутствовал его Важин. — По старой памяти скажу, ведь мы как-никак вместе работали: возвращайся ты на свою стройку. Все эти дела не твоего ума, будешь все время тыкаться лбом в глухую стенку.

…Алексей снова идет по бульвару. Так же, без всякой совести, палит солнце, даже птицы попрятались. Но город живет: бегут по мостовой машины, на тротуарах полно людей. Люди все могут выдержать. Все ли? Он снова возвращается к мысли о корпусе № 14. Круг замкнулся, те, кто мог аннулировать приемку дома — Мирон, Важин, даже начальник главка, не захотели этого сделать. Дом, в котором не закончена отделка, нет воды, не пущен лифт, — официально принят.

Алексей вдруг мысленно увидел счетные машины, ленты и бесконечные ряды цифр… Числа становятся в очередь. Вот и его число — 10 000 — тихонько, скромненько стало в ряд. Пока оно еще не обезличено: так и написано: «Улица Зеленая, корпус № 14…» Но нажали кнопку, лента двинулась медленно, потом быстрее… И нет уже улицы, нет номера дома, нет даже цифры 10 000. По району — столько-то, по городу… по республике… Пошли 10 000 квадратных метров корпуса № 14 гулять по сводкам. И никто сейчас уже не знает, никого не интересует номер дома, улицы… Сводка!

Куда ему сейчас, Алексею? Ждет бригада на стройке, ждет Руслан Олегович… И Мирон, и Поляков, и Важин — все хотят, чтобы он вернулся на стройку…

Бульвар закончился, он идет сейчас по теневой стороне улицы. Есть в городе такое понятие. В поле нет теневой стороны и на монтаже нет. Сейчас его бригада, наверное, уже шестнадцатый монтирует, не обращая внимания на каверзы солнца, хотя ей труднее — все же поднялась она ближе к солнцу на целых 50 метров.

Будет, конечно, язвить Нина… Петровна (даже в мыслях он теперь боится назвать ее Ниной!): «Трусишка, мол, испугался!..» — «А что, Нина Петровна, — скажет он, — что могу сделать, когда вот все начальство клятвенно утверждает, что дом № 14 годится для заселения? И не только, — скажет он, — утверждает, но даже подписалось».

Нина Петровна шутку любит, и, чтобы не смотрела на него так грозно, он добавит: «А что, может быть, действительно люди могут жить без воды и станут ходить пешком на семнадцатый?»

Он не слышит ее, только видит большие гневные голубые глаза. «Да-да, Нина Петровна, — защищается он, — вот так! Не смотрите на меня грозно, ходил я всюду: и у Мирона был, и у вашего Важина, даже к начальнику главка не побоялся пойти». Сделал, мол, все, что мог.

В этом мысленном споре с Ниной, а скорее всего с собой, Алексей впервые чувствует себя маленьким-маленьким. Но что он может сделать? Вот вечером придет домой, откроет свои записки, может быть, уважаемый будущий читатель его записок, к которому он все время обращается, что-нибудь посоветует… Алексей от этой мысли даже усмехается: этот уважаемый, наверное, от испуга в штанишки…

Шагает себе по теневой стороне улицы бравый на вид парень и всем встречным кажется уверенным в себе, с ясной дорогой. Вот он подходит к остановке восемнадцатого, ждет немного, закуривает сигаретку. Когда подходит восемнадцатый, садится в автобус…

А вы знаете, уважаемый, куда едет парень? На стройку свою едет. Хватит ему бумажными делами заниматься, строить надо. Там, на верхотуре, где печет вовсю солнце, иль дождь, иль морозы зимой, забудет он, что один раз в жизни сдался. Будет казаться себе сильным и смелым. Только иногда, вспоминая этот день, поежится. В жизни, уважаемый, ничего не забывается.

Два квартала от остановки автобуса до стройки Василина бежала; в который раз кляла себя, что вот какая она никудышная, все опаздывает. Сейчас Нина Петровна стоит у входа в четырнадцатый (будь он проклят во веки веков, как он надоел Василине!). Ничего не скажет, вроде не придаст значения опозданию, но Василина и все рабочие участка готовы провалиться сквозь землю, если опоздают. Самое неприятное — это бывает иногда — Нина Петровна еще и дверь откроет: «Пожалуйста».