Снег в июле

Костя наконец поднял голову… Хороша, черт побери! Но тоже почему-то похудела. Чего они все переживают?

— Что-то такое припоминаю. Кажется, вы тогда очень смеялись? — Все шло как по нотам; еще немного терпения, и он возьмет реванш. Костя снова занялся папкой: «Железная выдержка начальника строительного управления номер 27 Агашкина М. М. покорила прораба»…

— Я хотела бы пройти к управляющему.

— К сожалению, он занят. — Костя еще держался, цепляясь за спасительную папку. Но тут (на свою беду) снова посмотрел на посетительницу. Черт возьми, глаза какие большие! Вроде… Нет, сравнить с фарами их нельзя, но стоп-сигналам вполне соответствуют.

Посетительница слегка улыбнулась. Бедный Костя! Вся его решимость растаяла, совсем он сейчас не был похож на твердого «начальника СУ-27». Он вскочил и широко открыл дверь.

— Проходите. Я надеюсь…

Посетительница в знак благодарности слегка наклонила голову и прошла в кабинет.

Костя еще постоял у двери. Боже, какая девушка! Потом подошел к столу: что же все-таки печатает Аглая Федоровна? Он взял папку. На заглавном листе большими буквами стояло: «Павел Писарев. Твердость. Повесть.»

И вот они сидят друг против друга, как когда-то, словно не было этих двух лет, так разделивших их. Она пришла, и ей, конечно, начинать разговор. И тема ясная: неправильная приемка дома № 14. Но сейчас, глядя на его похудевшее, осунувшееся лицо, Нина, уже в который раз, задает себе вопрос: что он делал эти два года в Воронеже, как у него с женой, бывшей, кажется? Почему он не отвечал на письма?

— Мы с вами не виделись два года, Петр Иванович, если не считать недавней встречи, когда я убежала отсюда… — Нормальное начало! Она мысленно похвалила себя. Главное, не сбиться на письма, ни в коем случае! — Я была неправа тогда. Алешка рассказал, что вы послали письмо в стройконтроль об отмене комиссии.

Самотаскин вежливо наклонил голову.

— Хочу уйти со стройки, заявление написала. Но перед тем как его подать, решила заехать к вам.

Самотаскину непонятен ее приход. Странно, чего она ждет от него: совета, жалости, участия? Волнуется… Он с некоторым злорадством отметил, что два года не прошли для нее бесследно: поблекла немного, морщинки делают ее старше, серьезнее. И это как-то примиряет Самотаскина. На миг она становится ближе: свой брат строитель, видно, попала в неприятное положение, просит совета. Он мягко спрашивает:

— Почему вы хотите уйти?

— Это длинная история, Петр Иванович. Я все время спорила с собой. Один человек во мне насмешливо говорил, что высшая математика, которую я изучала, как раз нужна для побелки потолков, оклейки стен обоями, укладки паркета и плитки — всему, чем я занималась в последнее время. Другой… Вчера пришла ко мне женщина, будущий новосел. Смотрела свою квартиру… Радовалась! Другой во мне человек утверждал — и мне казалось, он прав, — что приносить людям радость — это высшая математика жизни, большое счастье. Оно все компенсирует… А вы как считаете?

Она привычно прикусила губу, и Самотаскин вдруг вспомнил их встречу два года назад. После совещания в главке они вышли на улицу. Ее хотели подвезти… один, другой, но она улыбаясь отрицательно качала головой. Алешка приволок такси, и вот они уже втроем в ее комнате за круглым, низким столиком. Потом, когда Алешка вышел посмотреть библиотеку, она вдруг, вот так же покусывая губу, сказала, что любит. «Кого?» — не поняв, спросил он. «Вас»… Пролетела большая птица, коснулась его лица сверкающим крылом. Второй раз уже… Техникум, рядом с ним за столом девушка с тонким, как ему тогда казалось загадочным, лицом. Лекция по железобетону и, хотя он устал, внимательно слушает. Да не может этого быть, маленький, кругленький преподаватель хочет доказать, что железо, которое лежит на стройке у забора, бетон, который привозят на самосвале, — какие-то особые. Якобы французский горшечник когда-то впервые впряг их вместе, и вот уже много лет они вкалывают на пару: железо в плитах растягивается, а бетон сжимается. Никак этого Петр не может понять. Почему именно так? А соседка, которая, может быть, никогда в жизни бетона живого не видела, понимает.

В перерыве все выходят из аудитории, они остаются. Она пробует объяснить, но он спорит, размахивая рукой: «Что же заставляет железо работать именно на растяжение?» — «А ну покажи, — она ловит его руку. — Снова поморозил?» Он неловко прячет руки под стол: «Кладка, Ганна, ничего не поделаешь. За смену тысячу кирпичей нужно взять и уложить в стену». — «Мне нравятся твои руки, хотя и помороженные», — говорит она.

Но вот десять вечера, кончаются занятия. В раздевалке, надев элегантную шубку, она быстро прощается: «Извини, меня ждут». Он надевает старую шинель на рыбьем меху и тоже выходит. Падает снег. Все кругом укрыто белым слоем, только у входа свежие следы машины — очередной поклонник увез Ганну.