Снег в июле

…Так что? Очередное обвинение? Он как секретарь не был полностью принципиален. Что это значит? Почему? Разве люди, даже на больших постах, так уж всегда идут напролом, не должны быть гибкими?

Подошел вагон. Он входит и боязливо посматривает на сидящих. Опять кто-нибудь вскочит, уступит ему место, и он, стыдясь, вынужден бормотать благодарность, в то время как ему очень не хочется быть на положении немощного старичка. Ага, вон юнец черноволосенький, уже спрятал в портфель книгу, сейчас вскочит… Э, нет, батенька! Мы в сторону-сторону, к двери, нам вроде нужно выходить. Северов косится на черноволосенького, тот успокоился, снова взялся за книгу.

Так о чем мысли-то? Ага, вильнул, значит, он немного в сторону не потому, что побоялся Важина, дело тут совсем в другом, в «гибкости»… Ох и стервой он стал! Мало что ведет себя трусовато, еще хочет себя оправдать.

— Вы выходите? — Сзади резкий женский голос.

— Да-да! Ах, нет-нет, пожалуйста!

Он уступает дорогу и снова боязливо косится на черноволосенького. Тот кладет книгу в портфель. Северов пугливо, бормоча извинения, снова проталкивается к двери.

— Вы выходите? — Снова резкий голос.

— Да-да… Ах, нет-нет!

— Не понимаю: «да-да» или «нет-нет»?

Северов поворачивает голову. Молодая женщина, совсем молодая! Откуда эта резкость? И тут он замечает: в каждой руке она держит по авоське, килограммов по шесть. Мешочки, правда, модные, авоськами не назовешь, один рекламирует автомашины «Мерседес», на другом какая-то компания выпивает в лесу. Но женщине, видно, от этого не легче. Вот так утром, по дороге на работу, она закупает продукты, а вечером с тяжелыми сумками едет домой.

— Выхожу, — мягко говорит Северов, хотя ему ехать дальше.

Женщина бросает на него ледяной взгляд. Он выходит, садится на другой поезд и два перегона думает о женской судьбе. Что-то тут не так. Конечно, равноправие вещь хорошая, но оно должно сочетаться с равными обязанностями. Он весьма охотно обдумывает вопрос со всех сторон, тем более что тут его, секретарской, вины вроде нет.

Но когда выходит из метро, снова в голову тихонько забирается мысль о «гибкости». М-да! Он должен был по-настоящему поддержать Самотаскина, сказать, что Самотаскин годится на управляющего не в другом тресте, а в их…

Уже трест.

— Мое почтение, Леонид Сергеевич! — приветствует его водитель. Костя стоит, опираясь на машину, поигрывая цепочкой с ключами.

— Здравствуйте, — холодно отвечает Северов.

— Леонид Сергеевич…

— Снова вопросы на международную тематику? — насмешливо спрашивает Северов.

Костя принимает смущенный вид.

— Нет, что вы. Зачем отвлекать вас от дел. Извините, конечно, я хотел только сказать, что оперативка уже заканчивается.

— Не может быть! — Северов быстро поднимается по лестнице.

Костя только усмехается, поддел-таки он секретаря. Кто следующий? Костя поигрывает ключиками. Потом вспоминает разговор с управляющим и с досадой сует ключи в карман. Какого черта он сунулся с монтажом. Как тут быть? И еще думает, что если бы все же сделался монтажником, этот чванливый секретарь начал бы его уважать. Как же, ведь Костя стал бы рабочим «от станка», а не каким-то шофером персональной машины, то есть «обслуживающим персоналом». Но дураков нет! Сказал он управляющему, не сказал — это не имеет значения — конечно, он остается шофером.

Северов быстро идет по коридору. Вот если бы его сейчас увидел Бодрячок, тот был бы доволен. Ведь радиофизкультурник всегда требует от Северова ходить быстрее.

В кабинете полно людей: начальники стройуправлений Федоров, Потапов, Москалев; от СУ-32 Руслан Олегович, замуправляющего Гуров, главный инженер Лисогорский и субподрядчики, в еще невиданном, на таком сравнительно скромном совещании, ранге управляющих трестами; каждый с плановиком и помощником.

Северов, бормоча извинения, неловко пробирается на свое место, наступая на ноги, толкая портфели, которые, по современным обычаям, открытые стоят на полу (стоит только опустить руку, и вытащишь нужную бумажку).

Говорит управляющий электромонтажным трестом Борис Александрович Морозов, моложавый элегантный мужчина. Его уже года три прочат на выдвижение, кажется, заместителем в главк. И хотя он все еще работает в тресте, ожидаемое выдвижение придает Морозову уверенность: обращается он ко всем на «ты» и в голосе его нотки снисходительности.

— Так я, Самотаскин, все твои просьбы или, если хочешь, предложения принимаю. Шестой корпус начинаем десятого, седьмой — через декаду. Кабель проложим, — он смотрит на бумажку, — десятого и две подстанции смонтируем в срок… Пиши, пиши, Малинин, — приказывает он своему плановику, — и не удивляйся. Все его сроки, — он показывает на Самотаскина, — считай, согласованы. По правде говоря, нам надоело слушать крики и угрозы его предшественника. Вроде наконец среди генподрядчиков и приличные люди начали появляться… Вопрос только к тебе, Самотаскин, если разрешишь, каверзный.

— Пожалуйста.