Снег в пустыне

Рыдающий мальчик, не помня себя, бился в руках евнухов, чувствуя, как нутро наполняет холодная вода. На миг, когда евнух отстранился, удалось вырваться, и Атия бездумно рванулся, как загнанное животное забился между двумя огромными бадьями, судорожно отпихиваясь босыми ногами. Его ловко вытащили, снова разложили мальчишку, с которого текло, на той же скамье, закрепив ремнями за ошейник и браслеты, после чего невозмутимо продолжили процедуру пока вода, промывавшая изнутри предназначенное для утех господина тело, не пошла чистой.

Мальчик слабо вздрагивал, уже покорно принимая собственную беспомощность: он ведь не былинный богатырь и не берсерк, чтобы рвать металл, как паутину! И понял, что здесь все приуготовлено в том числе на случай сопротивления. Перед глазами снова встало «предупреждение» о каре за неповиновение, и Атия затих окончательно, лишь слезы так и текли из-под крепко зажмуренных век.

Застывшего, безучастного ко всему мальчика опять тщательно вымыли, расстели в четыре руки ароматными маслами, вывели, облачив в легчайшие одеяния, предназначенные подчеркнуть тонкость стана и нежный оттенок кожи, хрупкость и уязвимость бледной красоты невольника. Золотые волосы расчесали, тщательно разобрали по прядям, усыпав золотой пудрой. Лицо красить не стали, ведь господин желал насладиться свежестью и невинностью подаренного наложника.

Да и трудно наносить краски, когда ресницы слиплись от слез, и вся мордашка залита ими. В отведенный покой, поближе к господской половине, мальчика пришлось нести — ноги отказались служить совершенно. Старший евнух Васим неодобрительно качал головой и пытался вразумить истеричное недоразумение: наложник, конечно, красив и очень красив. Если прекратит наконец рыдать и убиваться, как будто его ведут на казнь, а не на ложе господина, для которого он и предназначен! Господин Аббас может быть щедр и милостив, но нрав его тяжел и крут, — так стоит ли сердить его понапрасну, да еще в первую же ночь!

Бестолку… При виде широченной кровати, занимавшей почти целиком всю небольшую комнатку, где ему предстояло жить в ожидании визитов господина, мальчишку затрясло, как лист на ветру. И ветер был ураганным. Сжавшись в комок, забившись в самый уголок обширного ложа, Атия напряженно прислушивался к царившей вокруг тишине, то и дело вздрагивая от ужаса и из последних сил, умоляя Господа избавить его грядущего кошмара.

Но отняв руки от лица и подняв голову на неясный звук, он увидел отнюдь не ангела с пылающим мечом, а того, кому отныне принадлежал для удовлетворения похоти. И всякие надежды оставили его.

В комнате царил полумрак, однако света ламп было достаточно, дабы не утруждая глаз господин вполне имел возможность оценить наложника.

Если конечно смог бы разглядеть его толком: мальчик дрожал, тщетно пытаясь закрыться и вжаться в подушки. Атия смотрел на возникшего перед ним хозяина отчаянным взглядом широко распахнутых глаз, замерев в оцепенении как птичка перед змеей. Лазурь взгляда потускнела от слез, веки покраснели и опухли, а губы пылали, как после поцелуев… Последняя мысль заставила усмехнуться, и Фоад решил отложить недовольство по поводу неподобающего вида и встречи.

— Хорошо, — удовлетворенный тон прозвучал для Атии рыком сытого тигра, — раб должен бояться своего господина.

Он приблизился, и мальчик, кажется, даже дышать перестал.

— Из страха произрастают три единственно необходимых рабу добродетели: покорность, послушание и подчинение. Встань.

Негромкий, но резкий приказ заставил мальчишку содрогнуться всем телом и лишь еще сильнее сжаться — он не смог бы пошевелиться даже под угрозой немедленной расправы, как с тем провинившимся юношей!

Может тот тоже не подчинился хозяину? От всколыхнувшейся в памяти жуткой картины легче не стало…

Черные брови сошлись на переносице, но Фоад сдержал раздражение на неразумного раба за промедление, все же напомнив себе, что новое положение ему не привычно. Любые свои распоряжения господин Аббас, прозванный Гневом небес, повторять не привык, но было бы странно ожидать, что Атия сможет с первого же раза предугадать его желания, как немногочисленные, зато идеально вышколенные наложники сераля. Он оказал мальчишке высочайшую милость, наказав его своей рукой, к тому же придержал удар, чтобы не разбить пощечиной нежное личико в кровь, и даже снизошел до объяснений:

— Ты уже преступил одно из правил, но на первый раз я прощу тебя. Не допусти второго, потому что красота не окупает строптивого нрава. Встань!

Приподнявшись с подушек, куда его опрокинуло, Атия лишь мельком взглянул на господина из-под слипшихся стрелочек ресниц, но этого оказалось достаточно. Он неловко сполз с ложа, бессознательно стараясь держаться от мужчины настолько далеко, насколько позволяли размеры комнаты, отчего едва не влип уже в стену. И будь ему сейчас куда бежать — не смог бы, рухнул бы где стоял! Щека ныла от удара, в бесполезной попытке прикрыться от жесткого взгляда пальцы судорожно стискивали у ворота наброшенный на него евнухами распашной халат…