Снег в пустыне

Вот упал халат и длинная черная рубаха последовала за ним, позволяя увидеть перевитые мускулами, отмеченные белесыми шрамами, крепкие плечи и грудь с дорожкой черных курчавых волос, спускавшейся к паху. Фоад медленно распустил пояс, избавляясь от ширваля, и усмехнулся, когда Атия потрясенно захлебнулся воздухом при виде члена мужчины, с горделивой угрозой поднимавшегося из жесткой поросли в паху.

Господин опускался на ложе, а мальчик не в силах был заставить себя отвернуться от его возбужденного органа, как смертник от орудия палача, и лишь одна внятная мысль пробилась к рассудку: так вот, какая смерть ему уготована на роду! А он боялся позора!

Конечно, он знал, чем мужчина отличается от женщины, и видел и брата и его товарищей, и старших послушников и кое-кого из монахов в бане. Но не ЭТО же! Огромный, от головки равномерно толстый настолько, что несчастный наложник не смог бы обхватить его пальцами, со вздутыми венами и каменно-твердый на вид — член просто разорвет его, и он умрет, как разбойники на колу.

Что ж, этот путь способен увести из любого ига, но и решимости принять мученическую смерть Атия к своему стыду не увидел в себе, как ни старался!

А господин меж тем не торопился брать то, что и так принадлежало ему. Только глупые дети ломают игрушку сразу, а потом бегут к родителям, требуя вернуть как было, но увы, нельзя приставить обратно обломанную ветку.

Девственности тоже можно лишить только раз. Он смаковал тело мальчика уже на ощупь: солнечные дуги бровей, линию приподнятых скул, нежность губ. И рассмеялся, когда Атия закашлялся от того, что палец мужчины вошел ему в рот и принялся теребить язык, — раб еще научится услаждать хозяина своим манящим влекущим ротиком, и губками и язычком, пока же достаточно, что он покорен.

Фоад трогал изумительное тело везде, как хотел, но это были не те ласки, о которых краснея мечтают влюбленные и со смешками шепчутся между собой счастливые жены. Он перебирал золото волос, как перебирают нити в драгоценном ожерелье. Брал губами соски, тут же прикусывая, как прикусывают спелую ягоду, чтобы не испачкаться в соке, пока они не стали из бледно-розовых — в цвет простыней. Зализывал ранки, чтобы ощутить вкус юной кожи, солоноватой от пота, и пил все-таки прорвавшиеся слезы, как дегустируют новые вина. Он гладил судорожно вздрагивающее под ладонями тело и мял ягодицы, как торговец проверяет цену ткани, а хозяйка готовность теста. Играл поджатыми яичками и маленьким членом, оттягивая крайнюю плоть и щипая уздечку, как играют на уникальной флейте за лишнюю монету. Мужчина вошел в мальчишку пальцами, как садовник деловито рыхлит лунку под посадку…

Он мог бы приказать подготовить и растянуть невольника, но тогда терялась бы вся соль — в школах тоже полно девственников, чьи входы готовы принять и племенного жеребца. А боль неизбежна, хотя рвать мальчишку до крови не хотелось. Без труда удерживая жалко трепыхавшегося под ним Атию, Фоад мельком отметил, что нужно поощрить Васима: вход был обильно смазан, а по покалыванию на пальцах узнал ощущение — снадобье, попав на член, не даст ему кончить слишком быстро, иначе, как ни сдерживай себя, можно сорваться, едва войдя в эту жаркую пульсирующую тесноту.

Насытившись прелюдией, мужчина отстранился немного, широко раздвигая безвольно обмякшие ножки, и мальчик, предельно четко и остро чувствовавший каждое прикосновение внутри и снаружи, в который раз тщетно взмолился хотя бы о забытье, осознав, что именно сейчас и произойдет самое страшное.

В который раз его молитвы канули в пустоту. Господин Фоад резко взял его за горло под челюстью, как в зале, когда принимал подарок, и развернул запрокинутую голову к себе, заставив смотреть в лицо.

— Атия, — низкий глухой рык, — помни, ты принадлежишь мне!

В первый и последний раз, мужчина припал к губам невольника, — еще чистого, не познавшего греха, — так, будто пытался его дыханием утолить неслыханную жажду. Мальчик почувствовал, что одновременно в анус ему уперлось нечто тупое и горячее, дернулся… А в следующий момент задохнулся от пронзившей его жуткой, ослепительной боли, даже крикнуть не смог, выгибаясь дугой и ловя ртом воздух, когда коротким рывком член ворвался внутрь расширенного заботой хозяина прохода, раздвигая ткани до предела…