Снега

Г о л о с  Г л а ш и (по радио). После фестиваля эстрадной песни большой концерт, в котором принимают участие любимцы публики, клоуны Анатолий и Якобини.

Издалека доносятся удары металла об рельс.

Д е д  А к и м. Ну, зашебуршил он, Мефодьев-то, говорю, ась?

Г о л о с  Г л а ш и (по радио). Передаем легкую музыку.

Звучит вальс.

Д е д  А к и м. Неуемный… Где он раньше-то был? Давно бы его к нам в Сухой Лог. Бают — здешний он? Не помню…

Е г о р. Да помнишь ты, тятянь. В двадцать первом году они, Мефодьевы, тут три года жили. Сынок он учителя.

Д е д  А к и м. Это который свои лапти красной краской выкрасил? Мы его за неуважение к леригии безбожником ишшо прозывали. Красные лапти — помню, а вот личность… позабыл…

Слинков, Филипп, Виктор, Лариса, Маша и Егор уходят. Репродуктор разносит звуки вальса. Появляется заспанная  Л и д и я. Поленька подскакивает к ней, хватает за руки, хочет с ней потанцевать.

Л и д и я. Уйди, Полинка, не выспалась я.

Звук подъехавшей автомашины. Хлопают дверцы. Кто-то, озорничая, несколько раз подряд нажимает кнопку сигнала.

Н а с т а с ь я. Господи! Сыночки приехали! Милые!

П о л е н ь к а. Папочка! Папочка, родной мой! (Убегает.)

С шумом входят  А н д р е й,  А л е к с е й,  М и х а и л — здоровые, рослые, полные сил. За ними, радостно суетясь, спешит  Н а с т а с ь я, юлой вертится П о л е н ь к а.

Н а с т а с ь я. Приехали! Ну и слава богу, ну и слава богу.

Л и д и я. Черти! Дайте, говорю, поспать, воскресенье ж нынче…

З а т е м н е н и е

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

В то же утро.

Огород Васильцовых. Г л а ш а, негромко напевая, сортирует картошку, Л и д и я  вносит на коромысле ведра с водой.

Л и д и я. Глашенька, это сколько же я не слыхала, чтоб ты песни играла?

Г л а ш а. Послушай теперь.

Л и д и я (поставила ведра, сложила ладони рупором, кричит). Вода! Вода-а! Думала, проклятое коромысло хребтину пополам переломит.

Г л а ш а. Отвыкла.

Л и д и я. Ой, правда твоя, сестренка, отвыкла, и не дай бог привыкать.

Г л а ш а. К Октябрьским Мефодьев водопровод обещал.

Л и д и я. Как от Христа, все чудес от него ждешь?

Г л а ш а. Ждала… Дождалась… (Опустила голову.)

Л и д и я. Погоди-ка! Погоди-ка! Прозрел он? Глашка, ой, мамыньки, объяснился, да? Обнимал? Целовал? Расскажи! Расскажи! Было?

Г л а ш а. Было, было…

Л и д и я. Ай да Кузьма Илларионович! (Сбрасывает изящные резиновые сапожки.) Вот от чего отвыкать не хочу, Глашка, — босиком на теплой земле стоять. Как на волнах… Будто током тебя всю… И в груди — томление: уж так сладко ноет.

Входит  Н а с т а с ь я.

Н а с т а с ь я. Цыц, охальница!

Г л а ш а (с тоской). Мама, так весна-то же какая! (И чтобы скрыть выступившие слезы, отчаянно запевает.)

Эх, топну раз, эх, топну два,
Ты пригнись, трава!
Не ругай меня, маманя:
Я ж безмужняя вдова.

(Приплясывает.)

Н а с т а с ь я. Осподи! Ты глянь на них.

Л и д и я. Маманя, весна ж, как вы понять не можете!

Н а с т а с ь я. Где уж! (И сама вдруг озорно запела.)

Мой миленок изменил,
Мне страдать приходится,
А уж я по нем страдаю —
Кофточка не сходится.

(Лихо приплясывает.)

Л и д и я. Ай да маманя!

Г л а ш а. Мама, какая же ты еще у нас молодая да красивая.

Н а с т а с ь я. Отвяжитесь, говорю, охальницы. Срам какой, кто послушает.

Входят  А н д р е й,  А л е к с е й,  М и х а и л,  В а р в а р а,  М а т р е н а.

М а т р е н а. Батюшки-светы! Не сыны у тебя, Настёна, — богатыри. Эвон какую огромадину вспушили. Тут с плугом ходить бы да ходить. Не ты ли, Варенька, руководишь так успешно?

В а р в а р а. Я, тетка Матрена.

М а т р е н а. Мне небось подсобить отказалась. И у меня, чать, к обеду мясцо бы нашлося.

В а р в а р а. Мне, тетка Матрена, живое мясцо требуется. Барашек аль боровок. Такой, как, к наглядности, Лексей Егорыч. (Приваливается к Алексею.)

М а т р е н а. Такого мясца и я бы отведать не прочь. Да зубы, поди, уж не те, не возьмут.